Не далее как сегодня у младороссов взахлеб нахваливали мощьсоветской армии. А кто ее создал, эту армию? Так называемые «военспецы», бывшиецарские офицеры. Среди них мог быть и он, Дмитрий… Ну да, ведь он же боевойофицер! Если бы не ушел тогда с Витькой из Энска в Казань, не обрубил бы всеконцы, кто знает, вдруг да отсиделся бы под крылышком влиятельного шурина ШуркиРусанова (эх, сколько он в свое время повеселился над тем, что шурина зовутименно Шуркой!), ставшего редактором резко покрасневшего «Энскогорабоче-крестьянского листка»?

Правда, в эмигрантской прессе мелькали слухи омногочисленных репрессиях среди советских военных… Но о репрессиях пишутстолько и такого, что во все написанное плохо верится. Определенно чушь, каквсегда. О Советской России чего только не писали! Однако в последнее времяпечать стала сдержанней и не искажала факты до неузнаваемости, а просто-напростоснабжала их самыми ехидными замечаниями, благо советская действительностьоставляла для таковых комментариев преширокие возможности. А вот во временареволюционные и Гражданской войны пресса работала куда более грубо и топорно.Дмитрий, у которого всегда была отличная память – любые стихи мог запомнить,прочитав всего лишь дважды! – кажется, навеки и почти дословно запомнилнесколько пассажей, напечатанных в какой-то белогвардейской газете вдевятнадцатом году и поразивших его воображение изощренностью фантазии: «Налевую руку красноармейцам накладывают особый красный штемпель, дабы облегчитьпоиск дезертиров. Инженер Рогаль, автор этого изобретения, получил премию в 50тысяч рублей». Или: «На секретном заседании выступил Ленин. Он заявил, что нашглавный козырь – международная революция, без нее русской революции надеятьсяна успех нельзя. Есть два выхода. Первый: глупо, красиво умереть, даже и смузыкой. Предлагаю второй выход. У нас есть остатки золота и броневики.Вышвырнув ненужных нам людей, мы уйдем со всем этим в подполье». Ну и совсем ужни в какие ворота не лезущее: «Коммунисты постановили собрать на каждую волостьженских волос 3—4 пуда, женского молока – 7 пудов, из каждых 100 человек 75расстрелять…»

Хотя насчет расстрелов, кажется, вполне соответствовалодействительности…

Тогда! Тогда соответствовало! Тогда была война! А сейчассовсем другое время! И даже если кого-то из военспецов все же поставили кстенке, несомненно, они сами того заслужили, в какие-нибудь комплотыантиправительственные ввязались.

Дмитрий покачал головой. Эх, если бы можно было вернуться вармию! Он в юности манкировал службой, даже в отставку, помнится, рвался, но вовремя войны проникся сознанием, что именно военная служба – самое важное, самоеценное в его жизни. И если бы он был сейчас в России, он тоже мог бы служить вармии. Неважно, красная она или белая. Главное – русская!

Хотя нога, чертова нога…

Хромая сильнее обычного (видимо, дожди не собираются вближайшее время прекращаться – так же, как и сосущая тоска сердечная), Аксаковподнялся из метро на углу Шатодам и Ле Пелетье, сделал несколько шагов к рюМарти, как вдруг столкнулся с человеком, который быстро шел к метро и на ходузаглядывал в газету.

Газета упала, человек с трудом удержался на ногах, новыронил свой портфель. Он поднимал портфель, а Дмитрий, по укоренившейсяпривычке сыпля пардонами, начал собирать мигом подмокшие газетные листы.Невольно глянул на текст – и не поверил своим глазам. Чудилось, его мыслиподслушал кто-то всеведущий! Подслушал – и немедленно послал на них ответ.Газета оказалась не французская, а русская. «Правда»! С фотографиями военногопарада в честь 7 ноября, праздника их революции! «Великой Октябрьскойсоциалистической революции», – мысленно проговорил Дмитрий чуть не впервые вжизни и вдруг ощутил острое желание сказать это вслух.

Наверное, его сочли бы сумасшедшим… Да и ладно, да и пустьсчитают кем хотят!

– Мерси, мсье, – проговорил между тем человек, протягиваяруку за газетой, но Дмитрий не мог расстаться с ней.

Медлил, искательно вглядываясь в бледное, отечное, усталоелицо мужчины с рыжевато-седой прядью, прилипшей ко лбу. Что-то знакомое было вего чертах…. Где-то Дмитрий встречал этого господина, определенно встречал.Если человек читает русскую газету, значит, он русский. Нет, в РОВСе такогонет, точно нет. Где же видел его Дмитрий? На собраниях у младороссов? Илипросто здесь, в этом районе, встречал раньше? Да какая, впрочем, разница где?

– Извините, – пробормотал Дмитрий, – вы не могли бы отдать…– Тотчас поправился: – Не могли бы продать мне газету? Очень вас прошу, окажитетакую любезность.

– Вы русский? – Светло-зеленые, блеклые глаза человекасмотрели настороженно.

– Да.

– Эмигрант?

– Да.

В тяжелом, набрякшем лице мужчины мелькнуло презрение.Понятно. Он из новых, из советских! Сейчас заберет «Правду»… Нет, нельзя,невозможно!

– Дайте газету, дайте! – воскликнул Дмитрий, вдруг лишившисьрассудка от внезапного приступа отчаяния.

Лицо неприятного человека смягчилось.

– Ну, берите, коли так, – буркнул он, пожал плечами иторопливо спустился в метро.

Дмитрий посмотрел ему вслед. Мягкая серая шляпа уже скрыласьвнизу, под сводом подземки.

– Спасибо, – прошептал Дмитрий и улыбнулся, чувствуя себяневероятно счастливым. Даже нога вроде бы перестала болеть. Ан нет, лишьпоказалось – стоило наступить на нее посильнее, в колено словно вонзили своикогти десяток чертей.

Вот-вот, нечто подобное он ощутил тогда, на позициях, когдаупал, не чуя ни ноги, ни себя самого – одну только раздирающую боль, будто внего вонзилась не одна пуля, а десяток.

Дмитрий шепотом выругался, пытаясь встать поудобнее, чтобыне так ломило ногу, – и вдруг вспомнил этого человека.

Полуэктов! Тот самый Полуэктов, о котором он уже думалсегодня!

Дмитрий и не думал, что картины прошлого могут ожить с такойсилой и яркостью.

…Вдали слышны звуки боя, а он лежит на земле, беспомощный,почти неживой от боли, настолько ослабевший, что револьвер выпал из рук. «Все!– подумал он тогда. – Теперь я совершенно в их власти! Не то что врага неубить, но даже застрелиться нечем, чтоб не мучили!»

– Noch ein ist verwundet. Ja ist es Offizier![11] – слышенголос рядом.

Немцы! Сейчас пристрелят, конечно. Вот и револьвер непонадобится…