На экране замелькали разъяренные рожи, мелькнуло искаженноелицо Сталлоне, вылетающий кулак Ван Дамма. Кварг отшатнулся, но в недрахкомпьютера уже раздался мощный взрыв. Из всех щелей в кожухе под давлением вдвести терагерц забили фонтаны ослепительных искр, похожих на искры первого днятворения. Дым повалил черный, ядовитый, словно горит авгиева конюшня с ведущимителешоу внутри. Кварга затрясло, как в пляске святого демократа на могилекоммунизма.

На экране высветилась грозная табличка на пожарно-красномфоне:

«Пароль неверен, сбой программы. Сменить пользователя».

Мальчишка пожал плечами, Кварга подхватили под руки иприслонили к стене, а мальчишка взобрался в кресло и снова быстро-быстрозабарабанил по клавишам. У меня закралось подозрение, что он вообще стучит безсмысла, однако едва эффектно, как пианист, заканчивающий сложную композицию,ткнул в самую большую клавишу, двери заскрипели и медленно начали отворяться.

Мы все трое с воплями бросились к ближайшему выходу, а натабло поочередно вспыхивало: 00.03… 00.02… 00.01…

Дверь вела в огромную трубу, мы с топотом неслись по этомуметаллическому туннелю. Сзади сухо треснуло, будто разломилась земная кора.Догнал ужасающий грохот, барабанные перепонки прогнулись вовнутрь, как паруса поднапором урагана. Я оглянулся на бегу, сердце остановилось, по пятам огненнаяволна, заполняя весь туннель от стены и до стены, от пола и до потолка.

– Быстрее! – заорал я.

Мы мчались, как стрелы, а туннель все тянется вбесконечность, вдали сужается до бутылочного горлышка. Я снова оглянулся, неутерпел, огненная стена, уже жаркая и всесжигающая, ближе, ближе, похожая наатомный взрыв, не оставляющий ничего живого, и даже мертвое превращающая в пар.

– Да быстрее же!

Торкесса на бегу споткнулась, я успел подхватить, почтиповисла на моих руках. Кварг вырвался вперед и несся, как убегающий от лесногопожара зверь. Я бежал, поддерживая хромающую торкессу, она стиснула зубы имолчит, сзади нагоняет жар, спина раскалилась, волосы начинают трещать, яоглянулся в третий раз, огненная стена совсем близко, несется с жутким ревом.

– А мальчишка? – спросил я.

– Он-то спасется, – простонала торкесса. – А вот мы…

– Не трусь!

– Брось меня! – вскрикнула она. – Беги сам…

– Вот еще, – оскорбился я. – Бросить девственницу?

Глаза мои стреляли по сторонам, да где же, где же, давнопора… Ага, вот она!

Я ухватил торкессу крепче, метнулся в сторону и, вжав внишу, выдолбленную зачем-то в этом безукоризненно ровном и гладком туннеле,прикрыл всем телом. За спиной пронесся раскаленный докрасна локомотив, даже стакими же раскаленными вагонами, я плотно зажмурился, сжался, задержал дыхание,чтобы не сжечь легкие, а на торкессу навалился, как квочка на цыпленка, укрываякрыльями, клювом, хвостом, теплым пушистым пузом.

Грохот унесся, но еще оставался в наших телах, я чувствовалсоленое во рту, страшился поднять веки, сделать первый вздох. Торкесса недвигается в моих объятиях, я медленно попытался разогнуться, сделал первыйробкий вдох, пахнет гарью, глаза на месте, а если ресницы и обгорели, тоотрастут, оглянулся, по телу прошла дрожь.

Блестящая поверхность стен исчезла, мы оказались в абсолютночерной закопченной трубе. На крохотных стыках, где отрезки громадной трубысоединены сваркой, все еще накалено до вишневого цвета.

– Пронесло, – сказал я и не удивился хрипломусожженному голосу. – Вот и жизнь пройдет стороной… Впрочем, на фиг такую жизнь!Оставался бы слесарем, никаких тебе торкесс…

Торкесса под моей рукой зашевелилась, подняла голову. Наменя взглянули испуганные синие глаза на закопченном до черноты, да еще инагуталиненном лице.

– Что… там?

– Можно идти, – ответил я. – Если хочешь, пойдем.

– А могу и не захотеть?

Я улыбнулся, настоящая женщина всегда найдет поводпоспорить, а потом будет дуться, требуя домогаться у нее прощения.

– Жизнь – это движение, но главное – не свести его кброуновскому.

– Чего?

– Это я умность сказал, – объяснил я. – Мы на Земле всеумные! Чаще всего и сами не понимаем, что за хрень… в смысле, какие мудрыемысли высказовываем. Но все равно говорим, нас не остановишь!

Она со вздохом разогнулась, поморщилась, взглянула на своюгрудь, потом укоризненно на меня. Брехня, не грешен, раз сунул ее мордой внишу, а сам навалился сзади. Ну, разве что, когда обхватил покрепче, чтобызанимала места поменьше, пытался сделать всем своим телом компактнее, укрываясобой от опасности.

Я взял ее за руку, какие тонкие и трепетные пальцы, повел,указывая на вишневые потеки расплавленного металла. Раскаленный воздух иссушаетгорло, снизу поддает жаром, как будто у меня и так там, внизу, не накалено.Каблучки торкессы стучат звонко, словно копытца молодого олененка, как толькона них бегает, я и шагнуть бы не смог, черная труба уходит вдаль…

– Кварг, – произнесла она тихо. – Он… погиб?

– А ты как думаешь? – ответил я.

Она смолчала, только смотрела под ноги, словно надеяласьувидеть обугленный труп и снять с шеи значок с номером. Какой труп, еслиогненный вал сжигал на пути все, а если и остался пепел, то его выдуло, унесломощным вихрем…

По дороге попалась круглая темная яма, я перепрыгнул с ходу,успев заметить, что там труба уходит в глубину. Торкесса замешкалась, и тутснизу донесся слабый крик:

– Наконец-то!.. Скорее вытащите меня отсюда!

Торкесса ликующе завизжала:

– Кварг?.. Это ты, Кварг?..

– Я, – донесся вопль, – а кто же еще?

– Если ты Кварг, – прокричала торкесса, – то как звалимладшего сына командора вспомогательного флота Зелундии?

– Ихуанококелотль, – донесся голос. – А не прощеспросить номер моего кода?

– Это могли узнать после лоботомии, – отпарировала она,– а что ты мне говорил, когда нас назначили в эту экспедицию?

Я поискал кресло, сесть бы, экзамен, как вижу, можетзатянуться надолго, предложил:

– Давай лучше вытащим. Если не тот, я сверну ему шею.

Торкесса не успела ответить, далеко снизу донесся горестныйвозглас:

– Кто бы подумал, что спасение придет от землянина…Бросьте мне веревку! Да не целиком, а только один конец…

Я ответил громко:

– Хоть торкесса уже и начала их вить из меня, но покатолько растрепала на мочало. Сейчас что-нить придумаем. Ты там глубоко?

– Не очень, но здесь темно.

– А ты темноты боишься?