Он сдержанно улыбнулся:

– Возможно, они несколько переоценивают. Отчасти, в мелочах.

Я указал на дверь в малую комнату для отдыха:

– Я как раз набросал проект изменений вашей деятельности… Нелично вашей, понятно, а министерства. Взгляните, если есть желание, а мы показакончим с людьми плащей и кинжалов. И также танков.

Ростоцкий спросил обидчиво:

– А я?

– А вы… наверное, с полосатой палочкой в руке?

Я проводил Потемкина в комнату для отдыха, там у меня тоженоутбуки, своя связь, услышал, как за спиной жизнерадостно сказал Казидуб:

– Бежит зебра, смотрит на Ростислава Иртеньевича и говоритсебе: «Что же это такое у него в руке?» Га-га-га!

Усадив Потемкина, я вернулся к силовикам, все еще застрялипосредине кабинета, живо беседуют, явно уходить не хочется, в кои-то векиощутили в президенте настоящего вожака-самца, что хочет обиходить не толькосебя и троих баб вокруг поблизости, но все огромное стадо, именуемое даже неРоссией, а человечеством.

На столе раздался звонок, я подошел и коснулся мыши. Наэкране вспыхнуло в окошке лицо Александры. Я зумил на полный экран, она ощутилаили увидела, улыбнулась, голос прозвучал почти весело:

– Господин президент, прибыл Романовский.

Я взглянул на календарь, взгляд быстро просканировал длиннуюцепочку встреч, разговоров.

– Ах да, этот как раз минута в минуту. Может быть… Ладно,Александра, пригласите. Мне кажется, он достаточно зубастый, да и стоит сразупознакомиться с людьми, с которыми придется работать в одной команде.

– Хорошо, господин президент!

Силовики наблюдали за мной с одобрением. Дверь отворилась,вошел Шаляпин, таким я его представлял. На самом деле, конечно, вошелРомановский, но почему-то именно таким и так, по моим представлениям, вошел быШаляпин. О Шаляпине знаю, что он «барин». В Романовском все барское, начиная отвесьма солидного барского облика и барских манер до походки, движений.Поклонившись, представился, голос тоже прозвучал, как если бы барин учтивопредставлялся другим барам:

– Владимир Романовский к вашим услугам. Владимир Дмитриевич,так сказать. Имею честь…

– Это Казидуб и Мазарин, – представил я. – Одинзанимается военными, другой – носит кинжал под плащом. А это Ростоцкий, он…

– Носит полосатую палочку, – подсказал Казидуб ижизнерадостно захохотал. – А зебра, знаете ли…

Романовский взглянул на Казидуба с одобрением, как смотрелбы генерал на бравого лейтенантика.

– Люблю военных людей. Что отличает военного от остальныхдвуногих? Прежде всего – это умение петь в любое время и в любом месте! Выкакие песни поете, Михаил Потапович?

Казидуб указал на меня:

– Какие велит наш обожаемый… это я в порядке подхалимажатоже, президент. Я же военный, значит – служу. Это вы, демократы, поете, что увас душа в трусах изволит. А вы будете, значит, культуркой баловаться?

– Предпочитаю коньячком, – ответил Романовский. –Если хороший, естественно. А вы что, интеллигент?

Казидуб отшатнулся:

– Я?

– Ну не я же, – ответил Романовский сдостоинством. – Чего это культурой интересуетесь? Интеллигент – этопаразит, вырабатывающий культуру, значитца, вы интеллигент.

– А, вот вы о чем, – протянул Казидуб. – Да язнаю, у многих засракулей бактерии – единственная культура, но я большеспециализируюсь по дворцу культуры Североатлантического военного блока, ДКНАТО, очень уж близко от наших границ поет…

– Все понятно, – сказал Романовский. – А что это увас в армии за засракули?

– В армии? – изумился Казидуб. – Засракуль – этозаслуженный работник культуры! А что, чистота русского языка вам не…

Романовский отмахнулся:

– Культурному и образованному человеку, как мне, к примеру,чистота русского языка глубоко по… здесь дам нет-с?.. Словом, глубоко. А высоратники господина Печатника или же остатки старого кабинета?

Мазарин, что с усмешкой наблюдал за их пикировкой, пояснилвежливо:

– Господин президент даже врагов умеет превращать в друзей.А нас и не пришлось перевербовывать. Имортизм страшноват… но обещает очень ужмногое! А как он вам?

– Вам ответить как, вежливо или честно?

– Да уж что Бог на лапу положит…

– Идея хороша, – ответил Романовский туманно, – дагрех велик. Грех велик – но идея хороша… Чтобы начать с нуля, до него еще надодолго ползти вверх. Но если ползти к тому, что хочет простой народ, а не куданадо, то из нас получатся те же американцы, то есть существа, не толькоспособные зарезаться в процессе бритья, но и удавиться в процессе завязываниягалстука. А я на них насмотрелся, тошно мне, господа!.. Не люблю ничегообщественного, особенно – мнения, питание и туалеты, а в Америке – всеобщественное, все для простого рабочего человека, прям коммунизм дляощупывания, и чем ты проще, тем больше свой… Имортизм же – это аристократия… нуладно-ладно, аристократия духа. Ума, воли и духа. Хотя все это все равно дух, иничего больше. У меня нет комплекса вины перед простым народом, как удворян-разночинцев, я сам вышел из народа, потому что по восемь часов в деньработал на заводе слесарем, а потом еще по шесть – учился в институте. А затем,пока мои сверстники за бутылочку да по бабам, я кандидатскую, докторскую… Такчто теперь не собираюсь у них спрашивать, какие памятники ставить, какиесимфонии наяривать, куда страну вести и каким аллюром! Была полная свободавыбора: хочешь быть быдлом – оставайся им, не хочешь – учись и совершенствуйся.Так что вполне справедливо, что те, кто вкалывал больше, теперь указывают тем,кто лежал на печи и чесал свой гондурас…

Из комнатки тихонько вышел Потемкин, глаза блестятлюбопытством, шепотом поинтересовался, означает ли сокращение финансированияинститута Африки, что мы прекращаем работу в том регионе, я терпеливо объяснялполитику имортизма, оба мы слышали, как Казидуб сказал поспешно:

– …брюхо! Брюхо чесал, Владимир Дмитриевич. А то вы какой-тоуж слишком народный интеллигент! Того и гляди – в глаз с раззуденного плеча…Как сказал великий психолог Фрейд… а он что-то точно сказал, но не помню слов.Так что добро пожаловать в имортисты. Это ничего, что мы без господинапрезидента, он хоть и беседует с иностранным министром, но его уши усе слышат.

Я отправил Потемкина за комп обратно в комнатку отдыха,подошел к троице силовиков и новоиспеченному министру культуры.

– Что вы тут мое имя всуе?

Мазарин сказал почтительно:

– Да вот тут Владимир Дмитриевич высказал глубокую мысль,что выбранный президент обмену и возврату не подлежит. Из этого следует, что унас есть время, есть!