Он буркнул:

– У меня дочь. Да нет, все нормально. Просто эти гады…Как передергивают, как передергивают!

– Что?

– Да все передергивают! Я ж говорю, гады. Не толькослова передергивают, как карты, но и ваще… то, что за словами. Гомосеки у нихне извращенцы, а люди, подумайте только, нестандартной сексуальной ориентации!Вот сволочи, а? Какой хитренький и преподленький подлог, я сперва не допер, атеперь морды бы поразбивал гадам. Мы с вами, оказывается, стандартнойориентации, а гомосеки – нестандартной! А что такое стандарт? Это доски взаборе, это одинаковые гайки, это стандарт для яйценосных кур, а про людей такразве можно? Это ж почище, чем… матерным словом обозвать! Значит, мы серые итупые, стандартненькие, а они – нестандартные, уникальные, яркие, самобытные,сверкающие!

Карашахин послушал-послушал, а потом глубокомысленно изрек:

– Вообще-то этот термин еще лучше применять кдемократам, это они добиваются всеобщих свобод, а гомосеков зовут геями. Гей,уважаемый Геннадий, это аббревиатура слов good as you, в переводе – не хужевас, парни, как вы. Как и они, демократы. Словом, у них партия нестандартнойсексуальной ориентации.

– У геев?

– У демократов! Платформа у них одна. Раз демократыговорят, что геи такие же парни, как и они, демократы, то, значит, они того…одной сексуальной и прочей ориентации. Мы ж гомосеков не называем геями?

Гена, что отличался молниеносной реакцией, но редкимтугодумием, наконец просиял, почти с благодарностью взглянул на Карашахина, чтоне демократ и не гомосек, не зря такие умные люди возле президента, как хорошои просто все объяснил, надо будет так и сказать дома, что все демократы – такиеже извращенцы.

Я же подумал с усмешкой, что Карашахин все же ухватил самоеглавное: гомосексуализм, педофилия и прочие сексуальные извращения,действительно, возможны только при демократии, так что все извращенцы – убежденныедемократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы – извращенцы,ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не останавливаетпорок, тот поощряет его распространение.

Гм, тут уж меня заносит, надо останавливаться, я же самдемократ, не надо давать волю чувствам, ибо чувства… они несколько древние,дикие, животные, звериные. А вот если по уму, то человеку должно бытьбезразлично, как его ближний получает сексуальные удовольствия…

Однако настроение слегка подпортилось, живем все-таки большечувствами, чем умом, и до самого аэропорта я пребывал в глубоком молчании, аКарашахин беспокоить не осмеливался.

В Великую Кобызию, как острил Павлов, мы прибыли всопровождении десятка автомобилей спецохраны. Я хотел на вертолете, но Крамаротчаянно воспротивился, любой вертолет легко подбить из стингера, а прочесатьвсю местность на пути следования вертолета – немыслимо. Вот и ехали, хоть напредельной скорости, но все же убили на дорогу три драгоценных часа. Правда,успел провести три видеоконференции, получил через спутниковый Интернетуточненные данные по неустойчивой котировке цен на нефть и прогнозыспециалистов, велел созвать на завтрашнее совещание энергетиков.

Поселения кобызов я узнал еще до того, как Мочарский, глава районнойуправы, указал на них и начал объяснять, какие хорошие люди поселились, как сними хорошо, это не чечены какие-нибудь злые и дикие. А эти уважительные,работоспособные, трудолюбивые и – счастье-то какое! – непьющие.

На лугах пасутся огромные стада, коровы тучные, толстые, сотвисшим переполненным выменем. Перед самой околицей догнали отару овец,пастухи бросились сгонять животных с дороги, я представлял, как дергается инервничает Крамар, сейчас мой автомобиль – идеальная мишень, овец столько, что непонятно,где они помещаются в таком небольшом селе, разве что кобызы спят с овцами водних помещениях…

Едва миновали овец и поравнялись с первым домом, дорогуперегородило огромное стадо гусей, раскормленных, боярски наглых, неторопливых,они двигались в сторону блистающего неподалеку озера, там и так уже бело отэтих крылатых. Геннадий намеревался уже двинуть напролом, я сказалпредостерегающе:

– Потерпи! Может быть, это те самые гуси, что Римспасли.

– Откуда?

– А кобызы ведут свой род от Навуходоносора… или ещедавнее.

– Ну и что?

– Как видишь, помогает. Не растворились среди народов.

Он отмахнулся:

– Наши ведут то от скифов, то от пеласгов… даже отэтрусков! Не помогает.

Я усмехнулся: начитанный у меня шофер. Тоже ищет пути, какРусь обустроить без труда и усилий, без инвестиций и капиталовложений, то естьищет чисто русский путь, а-ля щука из проруби, золотая рыбка, хотя, еслипризнаться, у нашей золотой рыбки мало разницы с Аладдиновым джинном илипещерой Али-Бабы.

Машины миновали околицу, из-за заборов выглядывает детвора.Их мордашки торчат почти над каждой доской, кругленькие, веселые, смеющиеся, сблестящими, черными, как маслины, глазами.

Мочарский вздохнул:

– Когда возвращаюсь отсюда домой, в ушах до ночи звенятих голоса… А у нас как в могиле. Тихо-тихо.

– Ну так уж и тихо, – подал голосКарашахин. – А добрый привычный мат?

– Мат – это да.

– Много?

– Нет, слова тоже бывают. Да еще пьяные песни. Правда,тоже из мата.

Машина притормозила, мимо проплыли скученные люди в яркиходеждах, охрана оттесняла их от дороги, мы мягко остановились перед самымбольшим домом, чистеньким, украшенным, стены оплетены виноградом. Подбежалохранник, но Крамар сам открыл переднюю дверь и вышел, я дождался, пока менявыпустят. Из следующей машины, кряхтя, выбрался Новодворский.

На меня смотрели жадно, с интересом, с не меньшим интересомвсматривался и я, сердце в груди болезненно сжимается, я просто чувствую, какбольшая холодная жаба ложится на него сверху и давит всем весом.

Дома – настоящая русская деревня, типичные дома, ничего вних узбекского или вообще восточного. И заборчики больше похожи на украинскиеплетни, за ними сады, красные от созревших вишен.

В сторонке двухэтажный дом, очень добротный, совсем недеревенский, больше похожий на особняк «нового русского», на пороге появилсяневысокий крепкотелый человек в зеленом халате и с белоснежной чалмой наголове. Руки скрестил на животе, пальцы перебирают четки, лицо волевое, глазаиз-под тюрбана смотрят пытливо. Я чувствовал, что волосы у него короткие ижесткие, стрижка ежиком, как у нас привычно изображают прусских баронов, таквот это и есть прусский барон по-кобызски: с темным татарским лицом, глазасмотрят умно, остро, с легкой смешинкой, стоит спокойно, как будто не передпрезидентом, а перед достигшим высот учеником, опрятный, с мягкой улыбкойфельдмаршала, взирающего на строй молодых отличившихся курсантов.