Президент, даже Савл становится Павлом», писал я в завершении моего очень длинного письма. В том же письме мне нужно было объяснить смысл моей песни «Igisobanuro cy’Urupfu», которая стала причиной ярости президента… На самом деле, я в этом письме проповедовал прощение и Примирение.

Этим вечером мне дали одеяло. В ночь с 7 на 8 апреля под одеялом я долго плакал, и мне стало намного легче. 9 апреля мой телефон вернули в дом, где я содержался. Он звонил, не переставая. Шеф-инспектор Атанас, у кого он был, каждый раз, когда телефон звонил, спрашивал меня, кто это. И это не прекращалось.

Он пришел в мою комнату с пистолетом в руке, показал мне экран телефона, который звонил. Я посмотрел и сказал: «Это моя мать».

– Ок, ты можешь поговорить со своей мамой, но ты ей скажешь, что всё хорошо, но ты занят. Понял? Будь краток и… поставь на громкую связь.

– Алло, мама! Как ты?

– Дитя моё, ты где? Не могу связаться с тобой два дня.

– Всё нормально, мама! Я занят.

– Занят чем?

– Поминовением.

– Но тебя не было на стадионе. Где ты был?

– Всё нормально, мама. Я занят.

Нужно было прекратить.

Сразу же другой звонок. Моя сестра. Мне также позволили поговорить с ней и сказать ей только, что я занят.

Трижды звонила Стефании Альетти. В Кигали она работала на Международное Радио Франции – RFI и на Агентство Франс-Пресс – AFP. Когда телефон звонил, офицер полиции смотрел на имя и спрашивал, кто это. Я сказал ему, что это подруга журналистка.

– Ок, ты можешь взять трубку, но включи громкую связь.

– Алло, Стефи!

– Кизито, как дела? Ты знаешь, что все беспокоятся?

– Ах, так.

– Ну, да. Я думала, что увижу тебя на стадионе седьмого, но тебя там не было. Что произошло? Где ты сейчас?

– Я в Кигали.

– Да, но где точно?

Тогда я задал этот вопрос офицеру полиции рядом со мной. И Атанас мне ответил: «Хорошо, ты можешь сказать: Кимхурура».

– Да, Стефи. Я в Кимхуруре.

– Я могу тебя увидеть? На две минуты?

– Нет. Я так не думаю.

– Но где ты на самом деле был 7 апреля? – Я объясню тебе.

– Но нужно, чтобы я увидела тебя, это на самом деле срочно. Это личное дело. – Жаль, Стефи! Я должен повесить трубку.

Хоть я и не мог ответить ей определенно, мне понравились ее вопросы, поскольку они разрушали планы полиции. И я думал, что она поняла, что я не свободен, это точно.

Через две минуты после ее звонка другой звонок с французского номера. Это Соня Руали, другая журналистка RFI. Она мне сказала, что я должен непременно согласиться на встречу с Стефании, иначе она от меня не отстанет.

Глава журналистов RFI в нашем регионе, которая делала прекрасно свою работу, несмотря на очень трудные обстоятельства.

После разговора с Соней офицер, что держал мой телефон, проявил свою власть, сказав: «Журналисты RFI звонят, не переставая».

Утром следующего дня, 10 апреля, мне велели принять душ, поскольку мы поедем в другое место. После душа мне надели черный мешок на голову. Меня вывели из дома и посадили в машину. С моей головы сняли мешок, когда мы были у отделения полиции Качьиру.

Мы вошли в кабинет Заместителя Комиссара Дэна Муньюзы, который посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, что ты просто кусок говна?»

Он начал задавать мне такие же вопросы о моих разговорах с Санкарой, на какие я отвечал всю прошлую неделю. Он спросил Атанаса не давали ли мне хороших пощёчин? Я ждал пощечины, но Атанас не реагировал. Его попросили потом пойти поискать палку. Офицер вышел и принес дубинку. Мне сказали лечь животом на ковер. Дэн Муньюза приказал Атанасу дать мне несколько ударов дубинкой по ягодицам, сказав мне, что я что-то скрыл от них. Я лежал на полу, а другой офицер ударил меня ногой в голову, которую я закрыл руками.

В конце жестокого допроса Дэн Муньюза сказал мне, что я хорошо сделал, когда попросил прощения, и что я сделаю еще лучше, когда продолжу это делать перед теми людьми, с которыми мне предстоит встретиться. Меня вывели из его кабинета, всё еще в наручниках. Меня посадили в машину и закрыли мне голову как обычно. Машина ехала, и я узнал путь, по которому она снова направлялась. Это была Кимихурура, зал премьер-министра. Меня ввели в этот зал, в котором я увидел чуть менее сотни человек, в большинстве своем – выжившие при геноциде. Во главе стола были Министр обороны генерал Джеймс Кабаребе, генерал Эммануэль, Карензи Караке, Президент IBUKA (ассоциация выживших при геноциде) доктор Жан-Пьер Дисингезимунгу, бывший сенатор Антуан Мугесера, а также Заместитель комиссара Дэн Муньюнза.

В зале я встретил много знакомых лиц: Ответственный секретарь CNLG Жан де Дье Мукьо, генерал Фред Ибинджира (хорошо известный как командующий бойни в Кибехо в 1996), генерал Жак Нзиза, крупные коммерсанты Гатера Егиде, Русираре и множество других.

Я стоял в наручниках перед ними, и каждый имел право задать мне один вопрос.

Некоторые вопросы показались мне достаточно странными, как у бизнесмена Русирары, который спросил меня: «В разговоре с Санкарой ты сказал, что способен взять в свои руки ребенка хуту, рожденного в FDLR. Зачем брать гориллу в свои руки, когда есть нормальные дети?»

Этот экстремистский вопрос неплохо отражал состояние умов тех тутси (в большинстве своем тех, кто вернулся из соседней страны с РПФ), которые спустя двадцать лет после геноцида продолжали порождать ненависть и экстремизм по отношению к хуту всех поколений по причине геноцида, а также ко всем формам политической оппозиции.

– Экстремизм.

Люди, находящиеся в зале, обвинили меня в контактах с «врагами страны», в том, что я сам стал «врагом страны», и в том, что я не заявил в полицию. Для меня употребление выражения «враг страны», когда говорят о людях из оппозиции, – это экстремистская мешанина, изобретенная режимом для того, чтобы противодействовать политической оппозиции и терроризировать тех руандийцев, кто хотел бы критиковать власть.

Эта мешанина не была новостью в политической истории Руанды, поскольку РПФ Инкотани (политическая формация Президента Кагаме) перед тем, как взять власть в 1994, была так же названа Режимом хуту MRND, как Inyangarwanda – враги Руанды.

Некоторые в зале откровенно говорили, что я не заслуживаю этого шанса (шанса появиться