На мои вопросы, конечно же, не было ответа, и они не фигурировали в копиях протокола.

Но всё-таки я попросил прощения за то, что произносил негативные речи против правительства.

Прокурор запросил для меня и для журналиста пожизненное заключение, 50 лет тюрьмы для демобилизованного солдата и 25 лет для женщины.

Я понимал на самом деле, что это политический процесс, и что закон в нем ничего не значит. Я смотрел на четырех судей передо мной, и мне было жаль их. Я спросил себя, зачем они провели столько лет на школьной скамье? Я знал, что решение принято политиками, а не судьями, которые были, как приклеенные к своим мобильным телефонам, в то время как мы страстно умоляли их о прощении.

Тогда после обвинения прокуратуры, чтобы подчеркнуть мою покорность и не воинственность, я принял решение отказаться от своего адвоката, который постоянно уверял суд в моей невиновности, говоря, что я признал вину так, как будто я был перед священником, прося немедленно освободить меня полностью и буквально. Я продолжал без адвоката, но просил суд учесть его ведение дела.

В день приговора суд проявил милосердие, поскольку я раскаялся, и вместо пожизненного заключения приговорил меня к десяти годам тюрьмы. Он дал 25 лет тюрьмы журналисту Кассьену Нтамуханге и 30 лет Жан Полю Дукузумуремьи. Женщина, которая несколько раз виделась в Конго со своим мужем, который был частью сопротивления, и получала деньги от своего мужа, чтобы передать их Жан Полю, была оправдана судом по всем обвинениям, поскольку суд решил, что она не знала, что делает.

Хотя суд оправдал человека, чье дело включало в себя конкретные действия, меня он осудил на 10 лет тюрьмы за то, что я говорил по Ватсапу с человеком из оппозиции и потому что я написал плохо о власти.

После политические процессы такого же рода, как мой, были проведены против Део Мушайиди, против Виктории Ингабире, такой же против Жоэля Мутабази. Я уверен на сто процентов, что если бы я не признал свою вину и попытался бы защищаться, объявив обо всех нарушениях моих прав, я получил бы максимальное наказание, вплоть до пожизненного, как и запрашивала для меня прокуратура. А затем меня бы убили в тюрьме, как и было обещано.

Это обстоятельство напоминает мне басню Лафонтена, которую я читал в начальной школе на родном языке.

Басня называется «Лев и гиена».

Однажды убили верблюда. На собрании животных лев (король джунглей) попросил гиену разделить добычу. Она разделила на две части: одну для короля, а другую для остальных животных. Лев жестоко ударил гиену по лицу и выбил ей один глаз. Затем лев попросил лиса исправить раздел, и лис сказал: «Всё это для короля». Тогда лев спросил лиса: «Но где ты научился справедливости?», а лис ответил: «В глазе гиены я ей научился».

В конце концов, мне понравился процесс! Это был процесс по образу и подобию режима, как сказал журналист Жан Клод Мулиндахаби в день приговора. На самом деле, если мой приговор может подтолкнуть тоталитарный режим РПФ обнаружить свою суть, тогда те, кто до сих пор слепы от фанатизма и исторической лжи, поглощаемой более чем двадцать лет, узнают хоть немного правды, то я буду счастлив сидеть в тюрьме. Если все разногласия, которые у меня были с властью, нужны были, чтобы я обрел истинную свободу и настоящий мир в душе, тогда я снова скажу: «конфликты необходимы».

Но, скорее всего, если это тюремное заключение будет для меня возможностью научиться жить с отверженными людьми, теми, кто выброшен из общества, потому что обвинен в геноциде, прошлое которых напоминает об их неслыханных преступлениях и никогда – об их человечности, тогда мое место там. Это моя школа сострадания, прощения и истинного Примирения. Того, о чем я всегда пел. Это прощение и эта Любовь, которой я всегда учил, это часть их жизни. Какими бы ни были мои ошибки, мои провалы, мои преступления или моя невиновность, в тот момент и в том месте, где правит насилие, моё счастье быть на стороне притесняемых, но никогда не на стороне притеснителей.

Руанда и ее правители должны понять, что не так важен геноцид, как те, кто выжил, и нет большей заботы, как забота о жертвах и геноцидерах. Прежде всего, нужно быть человеком. Невозможно почитать смерть и угнетать выживших.

20. Жерар Ньомугабо, мой пропавший без вести друг, олицетворявший свободу

Я встретился с ним в 2011 году, когда пригласил ученого принять участие в моих телевизионных эфирах. На межрелигиозные дебаты, которые я проводил на руандийском радио и телевидении, я приглашал католических епископов и священников, протестантских пасторов и мусульманских муфтиев. Но мне также нужен был один атеист. Тот, кто обогатил бы дебаты иным взглядом на вещи.

Когда я встретил Жерера Ньомугабо при помощи Розины Уруменеши (друга по Фейсбук), я был счастлив найти того, кто оказался лучше моих ожиданий. Он верил в Бога, но не был ни христианином, ни мусульманином. Он придерживался традиционной руандийской религии. Как ученый и бывший профессор Национального университета Руанды, Жерар Ньомугабо, неженатый юноша, не имеющий детей и не собирающийся жениться, посвятил себя изучению истории Руанды, руандийской культуры и ее традиционных верований.

По его мнению, христианство не принесло ничего нового в Руанду, а лишь было идеологической и политической поддержкой колонизаторов. Сам я, конечно, буду всегда спорить с некоторыми его утверждениями, говоря, что, как христианин, я чрезвычайно ценю человеческие ценности, любовь к ближнему, прощение и уважение к человеческой личности; и мне неприятно находить в руандийской культуре эпохи монархии такие, например, обычаи: девушку, забеременевшую до свадьбы, убивали, бросая в реку, чтобы она не могла помешать выпадению дождя.

У меня было много горячих споров и много несогласия с Жераром перед тем, как я пригласил его на телевидение, но я считал, что такие дискуссии будут интересны многим руандийцам. Также я думал, что тот, кто не думает, как я, более полезнее, нежели тот, кто мыслит точно так же, как я. Мне нравятся обоюдоострые дебаты, поскольку они позволяют раскрепостить аудиторию. Дебаты – понятие почти неизвестное в Руанде, это прекрасная школа свободы, уважения к другому и к демократическим ценностям.

Несмотря на то, что я защищал со страстью мои убеждения и мою христианскую веру, весьма отличную от того, во что верил Жерар, он всегда был рад позвонить мне и сказать, что ему не хватает