уже спал. Я заползла под одеяло и стала ждать. Ждала долго, терпеливо, со всё возрастающим смирением, и, в конце концов, мой добрый усталый солдат повернулся на бок и, не просыпаясь, обнял меня.

Глава 5

Парк Аллертона — отличное место для ищущих утешения в красотах природы: именно с этой целью, как объяснил нам Барнет, и был посажен посреди прерии этот английский сад.

Парк посадил человек по имени Аллертон, и, утешившись им, на смертном одре завещал свой парк и усадьбу общине, в которой всегда найдутся нуждающиеся в утешении.

Много километров природных красот: деревьев, папоротников, опавших листьев и всего такого. В центре парка аллея, в конце которой пагода и в ней жаждущие утешения могут созерцать образец покоя — золоченную статую Будды.

В парк Аллертона мы поехали после того, как отвергли историко-этнологический музей и торговый центр Урбаны.

Я рассчитывала найти место, где могла бы поговорить с сестрой без помех, все эти красоты меня не особо трогали, хотя Элишева то и дело указывала пальцем: смотри, какое высокое дерево! быстро смотри — фазан!

Сестра называла мне деревья, словно гуляла с ребенком, которого нужно учить смотреть и называть вещи по именам.

Мужчины деликатно ушли вперед — один высокий, второй кажется маленьким рядом с ним. Когда они свернули с аллеи и скрылись в зарослях, я остановилась.

— Я должна кое-что тебе рассказать, — сказала я ей.

Носки ее ботинок были потерты и слегка поцарапаны: только закончив свой рассказ, я смогла оторвать от них глаза.

— Одед думает, что не стоило тебе рассказывать, — добавила я, глядя прямо в ее розовое от холода лицо. — А я думаю, если он сумел достать номер моего мобильника, то есть вероятность, слабая вероятность, что будет искать и твой. И как бы ни был мал шанс, что это произойдет, я считаю, ты имеешь право знать.

Теперь она отвела глаза, повернувшись ко мне щекой, не совсем утратившей детскую округлость.

— Ему не нужно искать мой адрес, — сказала она. — Я дала ему его.

— Что?!

— Я послала ему его. Я не написала номер телефона, но, если у него есть адрес… — ее затихающий голос умолк. Она часто заморгала. Вчера я обратила внимание, что она моргает намного реже, чем когда-то, а сейчас она опять казалась испуганной, словно ребенок, пойманный на проступке. Ее профиль дрожал и, к своему ужасу, я поняла, что сестра боится меня. Меня, а не змея. Мои руки тянулись погладить ее, схватить за плечи и трясти, пока не слетит с нее этот — такой несправедливый — страх.

Я перевела взгляд в дальний конец аллеи, и лишь тогда подняла руку и легонько коснулась ее подбородка.

— Шшш, всё хорошо, — сказала я. — Не торопись. Я понимаю. Когда что-то нас пугает, мы иногда почти хотим, чтобы это уже наконец случилось. Я знаю. Когда враг прячется… В общем, иногда не знать — это самое страшное.

Что ты ему написала? Когда? Откуда ты узнала его адрес? Может, ты писала ему не один раз? Как он продолжал удерживать тебя, а я об этом не знала, никто не знал? Ведь не может быть, что кто-то знал об этом кошмаре и не поднял крик, который долетел бы до сестры в Иерусалиме, слепой и глухой сестры! Пусть бы приехала и заслонила, оградила, украла и заперла бы тебя, если понадобится, потому что так нужно, только так — оторвать тебя от этого. Может ты не только писала, а еще и встречалась с ним, он приказал тебе встретиться, а ты не могла иначе, потому что сто двадцать дней Содома никогда не кончаются? Я знаю, знаю, как они не кончаются. Тут один день никак не кончится.

— Всё хорошо, — повторила я, всеми силами стараясь остановить этот вихрь. Мне хотелось, чтобы все уже было позади, чтобы осталась позади ее исповедь мне обо всем.

Сестра покачала головой — жест, не означающий ни «да», ни «нет» — и с растерянным видом повторила, что ей нужно много мне рассказать, она давно хотела рассказать, но от того, что так хотела и так много, просто не знает, с чего начать.

Во всем парке не было ни одной скамейки, только влажная земля, мерзлая после долгой ночи. Элишева словно прочитала мои мысли.

— Тебе не будет холодно сидеть на ступеньках? — спросила она, проявив неожиданную находчивость.

Мы сидели на ступеньках у подножия статуи Будды (не внутри и не снаружи, сестра справа от меня) на зеленом фоне парка, сотканном для нас внутри витой решетки пагоды. Красной вспышкой по белизне решетки промелькнула птица — Элишева вдруг улыбнулась и спросила, помню ли я бельгийских орнитологов, которых мы называли близнецами, хотя они были супругами. Правда, они были смешные, с этими своими острыми носами и подзорными трубами? Благодаря им она научилась замечать птиц и, может быть, тоже благодаря им, она в прошлом году купила кормушки и развесила на деревьях во дворе — вернемся домой, она мне их покажет. Зима здесь суровая, а маленьким существам особенно трудно.

Элишева задумчиво теребила перчатку. Я расправила под собой пальто и, склонив голову, ждала начала ее рассказа.

Первые годы здесь дались ей нелегко. Представь себе человека, которому вдруг досталось сокровище, Бог наградил его сокровищем, а он еще не понимает размеров своего богатства. Не понимает и не знает, как жить с даром, о существовании которого не подозревал и к которому не готов. Еще в Иерусалиме, в больнице она начала читать Библию, еще там прониклась верой в Господа и в то, что всё написанное, каждое слово — правда. Это первое сокровище, данное ей Господом: он открыл ей свое Евангелие. Но и после того, как получила от Иисуса Евангелие, ей предстояло много учиться, потому что она медленно читает, и потому что она, как я знаю, «вообще такая медлительная». Барнет ни в чем ее не подгонял. Он повторял, что всё создано по воле Бога, и у всего есть предназначение, даже их трудности — ее, его и обоих вместе — имеют свою цель. А она и сама уже это знала и верила всем сердцем, что Бог ее любит, что он любит всех своих детей, Бог всевидящий и всезнающий знает и то, как сильно она старается понять, чего он от нее хочет и как отдать ему всю себя, всю душу, которую он ей дал.

Но и с этим знанием, и со всей дарованной ей Богом