Проехали еще несколько верст по краю топи, ежеминутно самирискуя угрязнуть, но успеха не достигли.

Егор Петрович утратил последнюю надежду. Конечно, положениюего можно было лишь посочувствовать! С ним было отправлено на несколько соттысяч рублей драгоценных вещей, и несчастное происшествие сие непременно должнобыло дойти до ушей императрицы. Это было первое его поручение, при неудачекоего карьера Комаровского неминуемо должна была прерваться. Что же говорить обутрате чести и доброго имени?!

Горе Егора Петровича было таково, что и Маша, и ее дворовыенаперебой его уговаривали и просили быть спокойнее, уверяя, что поискипродолжат всю ночь и, по крайности, даже после рассвета, созвав для подмогиокрестных мужиков, хорошо знающих здешние места; особенно усердствовал суговорами Данила, ну а Маша не сомневалась, что все окончится благополучно.Здесь, в темном сыром лесу, исхлестанная ветвями, продуваемая ветром, озябшая,невыспавшаяся, проголодавшаяся, она отчего-то была столь счастлива, что ейприходилось следить за собою, дабы не вырвался наружу тот ликующий смешок,который, чудилось, пронизывал все ее существо, заставляя дрожать мелкой,азартной дрожью – дрожью предчувствия удачи.

Так все и вышло! Когда стало ясно, что в этой топи завязшейповозки нет – ежели она не угрязла вовсе на дно, вся целиком, вместе составшимися лошадьми, кучером и драгоценным грузом, – Маше пришло в голову, чтов столь низменной, слякотной местности вполне может статься еще одна пагубнаялужа. Ехал граф с востока – на восток направилась и экспедиция, благо сквозьдымные, сырые тучи начал кое-где робко проглядывать бледно-розовый рассвет.Каково же было общее изумление, когда, проехав версту, в зыбком светезанимающегося дня, за полосою тумана путники увидели край новой топи!Комаровский завопил:

– Зигму-у-унд!

И вообразите общий восторг, когда совсем рядом, в тумане,проглянули очертания чего-то темного и оттуда донесся рыдающий отклик:

– Тута-ай, тутай! Ходзь до мене, пане! Ох, Матка Боска, ох,Езус Христус! Рятуйте, панове!

Граф и кучер обнимались и лобызались с той демократическойгорячностью, которая обуревает людей, совместно преодолевших тяжелые испытания.Егор Петрович похвалил Зигмунда за стойкость и неподатливость дьявольскомуискушению (никто ведь, кроме совести, не мешал бедному малому пропасть восвоясивместе с драгоценным грузом и в одночасье разбогатеть, – однако он оказалсястоль щепетилен, что посовестился даже палить из оставленных ему пистолетов,дабы не расходовать барский огневой припас, хотя мог бы выстрелом гораздораньше привлечь внимание спасателей) и посулил озолотить, едва доберется досвоего оставшегося в корчме кошелька, а пока все мужчины рьяно взялись рубитьслеги, и мостить гать, и выволакивать злополучную повозку, и выводить завязшихлошадей на сухое место.

Благодарности Егора Петровича не было предела. Он называл еесвоей спасительницей; восторгался, что она носит то же имя, что его матушка –ну и Пречистая Дева, конечно; уверял, что отныне, поминая словесно или мысленноДеву Марию, всегда будет вспоминать при сем свою прелестную благодетельницу…Словом, Егорушка (Маша мысленно не могла называть его никак иначе!) оказался врадости столь же неуемен, как и в отчаянии, так что Маше пришлось его вскореосторожненько окоротить, к месту упомянув, что имя ее – баронесса Корф и онаследует в Париж к супругу. Тут, однако, Егорушка исполнился пущего восторга!Оказывается, он знал барона, был представлен ему во время последнего пребыванияДимитрия Васильевича в Санкт-Петербурге, наслышан был и о свадьбе барона снекоей загадочной юной красавицей («бог мой! А мы-то дивовались стольскоропалительной женитьбе нашего рассудительного барона! Да я б на его месте идня не размышлял, чтобы сделать предложение такой очаровательнице!» – выпалилнепосредственный Егорушка), и персона жены барона – а он каким-то образомснискал величайшее уважение Комаровского, – сделалась для молодого курьеравоистину священною.

Дело шло к полудню, когда спасатели и спасенные воротились вкорчму – голодные, усталые, мокрые, но взаимно довольные. Плотно поевши, всеулеглись спать, предоставив Глашеньке и двум прислужницам корчмаря приводить впорядок грязную их одежду.

Наутро другого дня Маша вышла в горницу, вполне готоваяпродолжать свои странствия, жалея только об одном: что не простилась накануне смолодым курьером, который, конечно же, пустился в дальнейший путь. Корила онатакже себя за то, что не додумалась предложить ему ехать далее вместе: в концеконцов, она была женою дипломатического агента того посольства, куданаправлялся дипломатический курьер Комаровский, и ее долг был оказывать емупокровительство. Однако первым, кого встретила Маша в столовой, был именно ЕгорПетрович! И при виде его сконфуженного лица Маша вдруг так обрадовалась, словнородного брата встретила. Ее искренний смех растопил первую неловкость исмущение Егорушки, который все утро тщетно искал слова, чтобы напроситься впопутчики к милой ambassadrice [40]. После доброго получаса взаимных уверений всовершенном довольствии тем, что дальнейший путь до Парижа они проделают вместе,Маша и Егорушка вместе позавтракали, щедро вознаградили Зигмунда и хозяинакорчмы, после чего и любавинский дормез, с несколько увеличившейся нагрузкою,влекомый отдохнувшими лошадьми, бойко помчал по направлению к прусской границе.

Наверное, окажись в компании с Машей и Егором Петровичемкакой-нибудь искушенный путешественник, он немало повеселился бы, глядя насвоих попутчиков, которые, просто сказать, с разинутыми от изумления ртамипроезжали Германию. Они оба видели чужедальние земли впервые (Комаровскийпрежде не выезжал из России, а лишь встречал заграничных курьеров илина́рочных уже на русской земле), оба настроены были радостно удивлятьсявсякому новому впечатлению – и не стеснялись своих эмоций.

Все приводило Комаровского в восторг, даже досадные помехи,вроде той, что от Мемеля (это уже началась Пруссия) до Кенигсберга три дняпришлось тащиться по песчаной прибрежной дороге, весьма утомлявшей лошадей,мимо мелких, серых, скучных балтийских волн. Граф клялся, что в сих неприметныхводах таится ископаемая древесная смола, известная с древнейшей эпохи до нашеговремени под именем янтаря, или электрона. По словам Егорушки, даже римскиематроны всегда носили с собою шарики из электрона, которые они терли в руках, предполагаяэтим укрепить свои силы таинственной солнечной энергией, заключенной в этомтворении солнца и моря.