– Не трудитесь меня пугать, – улыбнулась Маша. – Вы присядьте,обсохните, выпейте чайку – глядишь, все беды и не такими страшными покажутся.

Она сама подивилась взрослой, женской мудрости испокойствию, прозвучавшим в ее голосе, хотя этот юноша по виду был ейровесником, а может быть, и на год-другой постарше. Просто ей почему-топодумалось, что ничего дурного не может случиться с обладателем такого наивноголица и голубых детских глаз, которые, однако же, вдруг подернулись слезами.

– Ах, сударыня! – воскликнул незнакомец трагически, падаяголовою в стол с таким стуком, что подпрыгнули миски, а на лбу непременнодолжна была явиться преизряднейшая шишка. – Я несчастнейший человек на свете! –И он залился слезами столь искреннего и заразительного отчаяния, что дажекучер, корчмарь и Данила враз зашмыгали носами, а Глашенька зашлась рыданиями,уже знакомыми Маше сладкими всхлипами и подвываниями.

Юноша, чуть подняв от стола зареванное лицо, прерывающимсяголосом поведал, что имя его и звание – граф Егор Петрович Комаровский, состоитон при министерстве иностранных дел курьером и послан был неделю назад в Париж,к русскому послу Барятинскому, с подарками для передачи министрам французскогодвора по случаю очередной годовщины заключения торгового трактата между Россиейи Францией. Графу Анри де Монморену, бывшему воспитателю христианнейшего короляЛюдовика XVI, а ныне министру иностранных дел, предназначался перстень спрекрасным солитером, подобный же перстень – фельдмаршалу де Кастри, а графуСепору, министру военному сухопутных сил, – соболий мех и полная коллекциярусских золотых медалей. Подарки сии уложены были в двух ящиках и являли собойнемалую ценность, хотя и невеликую тяжесть. Для сохранения тайны своей миссии искорости передвижения Комаровский поехал в партикулярном [39] платье и наперекладных (так было принято среди правительственных курьеров в то время).

Едва миновали границу и граф Комаровский пересел на польскихпочтовых, как настигла его беда великая: начало смеркаться; кучер, молодойчеловек, почти мальчик, который, по его словам, впервые ехал сей дорогою,сбился с пути; а через еще малое время повозка с лошадьми угодила в огромнуютопкую лужу и увязла в ней по самые ступицы. Сколько ни бились Комаровский свозчиком, они насилу смогли вытащить лишь одну из пристяжных лошадей.Комаровский не знал, что делать – послать ли кучера на ближнюю почтовую станциюза помощью, или самому поехать? Кучер, впрочем, уверял, что его на перегоннойникто почти не знает – он в деле своем новичок, – и новых лошадей просто так,без обмена, ему нипочем не дадут.

Тогда Егор Петрович решился идти сам. Вооружив кучера навсякий случай своими двумя пистолетами и саблею, он сел верхом на отпряженнуюлошадь и поехал, сам не зная куда. Блукал он, блукал, покуда не наткнулся насию корчму, оказавшуюся вовсе не почтовою станцией; вдобавок здесь нельзя былосыскать ни лошадей, ни подмоги, и куда теперь ехать во тьме, где искать помощь,он не представлял и почитал жизнь и честь свою вовсе пропащими.

Маша выслушала эту печальную повесть – и неведомое преждеощущение: некий будоражащий, азартный холодок, – вдруг охватило ее. Она еще незнала, что этот холодок – предчувствие нового опасного приключения – на долгоевремя станет для нее заменою счастья, одним из движителей ее существования, ибосудьба наделила ее, в придачу к нежной, женственной внешности, отвагою иазартом заправского бретёра, и опасность, вернее, одоление страха передопасностью, скоро сделается для юной баронессы Корф необходимейшей приправою кунылой будничности существования. Сейчас же она понимала лишь, что непременнодолжна помочь этому пригорюнившемуся, отчаявшемуся мальчику. И не только должна– ей этого безумно хотелось!

– Вот что, сударь мой, – проговорила Маша и снова подивиласьтвердости своей речи, – сколь мне понятно, оставлять поклажу вашу бог весть гдена ночь нежелательно?

Тот вяло кивнул.

– Так чего же вы сидите здесь?

Граф безотчетно вскочил, в недоумении уставясь на юнуюнезнакомку, говорившую столь повелительно.

– Но я же… я не знаю, где…

– Погодите, – прервала его Маша. – Вы совсем промокли!Данила! Разбери-ка чемоданы свои и дай графу приличного платья!

Егор Петрович что-то залепетал, отнекиваясь, но Маша такубедительно доказала ему, что уже через час пребывания в холодной, мокройодежде он свалится в жестокой лихорадке и не только поисков продолжать, но ивовсе миссии своей никогда выполнить не сможет, что граф послушно отправилсяпереодеваться, тем более что Данила содержал себя всегда не только в чистоте иопрятности, но даже и в немалом щегольстве. Тем временем Маша велела кучеруоседлать трех лошадей из своей упряжки для верховой езды, а сама, весьманемилостиво ткнув под ребрышки Глашеньку, велела подать амазонское платье.Переодевшись в два счета (скорее графа, который от горя своего несколько отупели шевелился медленно), Маша вновь вышла в общую горницу и вместе с кучером иДанилою приступила к хозяину корчмы с придирчивыми вопросами об окрестныхместах. Человек он оказался сметливый: едва только от страха, в какой вогналего граф, оправился, мигом прикинул, что лужа, столь топкая, чтобы в ней телегабезнадежно увязла, могла находиться только верстах в пяти восточнее корчмы.Ежели ехать к границе и на первом же повороте свернуть с проезжей дороги налесную тропу – а она, уверял хозяин, для лошадиных копыт весьма удобная, – тоне более чем через час удастся выехать на край той топи.

Появился переодетый в сухое Егор Петрович, в сухом плаще, и былудивлен до остолбенения, узрев уже вполне готовую в путь спасательнуюэкспедицию. Его робкие, невразумительные возражения Маша отмела небрежнымпожатием плеч и вскочила в седло по-мужски, благо широкая юбка вполне позволяласие.

– Вперед! – скомандовала Маша и ринулась безоглядно во тьмуи мокрядь с такой радостной готовностью, словно бы ей предстояла упоительнейшаяскачка по залитому солнцем цветущему лугу.

Данила и кучер Васенька, ошеломленные столь внезапнымпреображением своей печальной барышни в отважную девку-богатырку, ринулисьследом, держа привязанные к шестам фонари и еще запас крепких ременных гужей,чтоб, ежели понадобится, повозку вытянуть, и даже два топора – рубить деревья,ежели потребуется мостить гать.

Проехавши тем путем, которым посоветовал следовать корчмарь,добрались до какого-то обширного топкого места, и ободренный Комаровский начализо всех сил кликать по имени своего кучера. Звали того Зигмунд, и очень скоронадсаженный голос Егора Петровича, беспрестанно выкликавшего имя сие во тьме,стал казаться усталой Маше сиплым кликом какой-то ночной бессонной птицы.Тщетно звал Комаровский – Зигмунд не давал ответа.