Вот только эти французишки — такие простодушные дикари,знаете ли… «Мулен де ла Галетт», располагавшееся на знаменитом холме Монмартр,стояло рядом с одной из последних на Монмартре ветряных мельниц по имени «Блютфен», давно превращённой в некий выставочный экспонат с платой в двадцать пятьсантимов за вход. Серж, похохатывая, поведал причину, по которой мельница сталапаноптикумом: оказывается, в 1814 г., во время взятия Парижа русскимивойсками, тогдашний владелец мельницы и три его сына взяли ружья и принялисьгероически палить по надвигавшимся «казак рюсс», причём трёх казаков убили.Разъярённые казаки схватили мельника, разрубили его на куски, а куски этипривязали к мельничным крыльям — чего ещё ожидать от диких скифов из азиатскихстепей? По словам Сержа, французы в эту побасёнку верили всерьёз, так чтозаведение процветало, и монеты в четверть франка сыпались градом…

Однако сейчас он думал не о дремучести французов, готовыхпринимать на веру любые страшные сказки об «азиатских варварах». Давно ужеприглядывался к интересной, на его взгляд, парочке — бригадиру Ламорисьеру иего подчинённому, молодому инспектору Ксавье де Шамфору — именно так, соспокойным достоинством подчеркнув дворянское «де», он Бестужеву сегодня утром иотрекомендовался. Что вызвало иронический взгляд бригадира, тут же подмеченныйБестужевым, — а далее он окончательно уверился, что меж этими двумясуществует старый антагонизм…

Вообще-то Ламорисьер, кряжистый невысокий мужчина среднихлет с короткими моржовыми усами и грубой физиономией деревенского жандарма,безусловно, был толковым сыщиком, в этом Бестужев убедился уже примерно через четвертьчаса. Точно так же и де Шамфора, судя по общению, никак нельзя было назватьрастяпой. Однако этот антагонизм между ними то и дело прорывался наружу —старая, как мир, история о начальнике, который считает своего молодогоподчинённого чересчур прытким, и о молодом подчинённом, который то и делобезуспешно пытается отстаивать свою точку зрения, но постоянно нарывается нареплики вроде: «Всё умничаете, мой мальчик?»

Люди были очень уж разные: бригадир — классический служака,не блещущий особым умом и фантазией, зато цепкий, как бульдог, по самую маковкунаполненный богатым житейским опытом. Из тех, кто тянет лямку — не забывая приэтом порадеть и о собственном благе: то крестик в петличку, то наградные, топрочие житейские блага. Де Шамфор, как убедился Бестужев, принадлежал к другойпороде, не столь уж и редко встречавшейся в подобных службах: образованный,эрудированный романтик, сохранивший в себе что-то от азартно играющего в«казаки-разбойники» мальчишки, увлечённого ещё и самим процессом охоты.

Собственно говоря, оба этих человеческих типажа способныпринести на своём месте нешуточную пользу. Другое дело, что, по житейскомуопыту самого Бестужева, подобные романтики (какие встречаются и в Корпусе)требуют, в отличие от «служак», более пристального надзора со стороныначальства. Сплошь и рядом становятся отличными сотрудниками — но частенько всилу характера нарываются на пулю там, где человек из разряда «служак» сначаласемь раз отмерит, а потом уж кинется под выстрелы. Одним словом, знакомая картина.Ну, а подобное противостояние «молодой подчинённый и осторожный начальник»свойственно, наверное, всем без исключения учреждениям всех без исключениястран…

Воткнув очередной флажок — красный клочок бумаги на длиннойбулавке, — Ламорисьер раздавил в пепельнице толстый окурок своего крепкопахнущего «капораля», подошёл к Бестужеву и сообщил:

— Они уже в тридцати километрах от Парижа, господинмайор.

Бестужева именно так в бригаде и именовали — трудамиГартунга, заранее позаботившегося о создании гостю надлежащего авторитета.Бестужев не протестовал: в конце концов, его чин и в самом деле соответствовалфранцузскому майору. Ламорисьер (верный и надёжный клеврет Гартунга, источникакак денежных награждений, так и регалий Российской империи) с первого моментаобращался с Бестужевым с несказанным почтением, словно провинциальный чиновниксо столичным ревизором — правда, его постоянные попытки быть с гостем предельногалантным выглядели достаточно неуклюже, бригадир при этом походил на медведя,которого цыган-вожак кое-как обучил напоминающим камаринскую притопам, —сразу видно, что бригадир происхождения самого простого и далёк от любыхнавыков светского обхождения. Вполне возможно, ещё и в этом крылась неприязньего к де Шамфору — сие нам тоже прекрасно знакомо, думал Бестужев, и у нас,куда ни кинь, выслужившиеся с самых низов неотёсанные служаки частенько питаютзатаённую, стойкую неприязнь к тем, кто по происхождению стоит выше их…Насмотрелись, знаете ли. Ещё одна психологическая коллизия, свойственная не однойлишь матушке-России…

Все эти наблюдения и проистекающие из них умозаключенияпродиктованы были отнюдь не праздным любопытством: Бестужев твёрдо намеревался,если дело затянется, использовать подмеченный им конфликт к собственной выгоде.Пожаловаться было не на что: Ламорисьер вёл себя с ним безупречно, делясьлюбыми сведениями и пространно отвечая на любые вопросы — даже те, чтопространных ответов и не требовали, собственно. И всё же бригадир, как бы он нилез из кожи, оставался человеком Гартунга, без сомнения, готовым доложитьсвоему принципалу о каждом шаге и слове Бестужева. Соответственно, в стольсложной и щекотливой ситуации Бестужеву следовало бы обзавестись собственнымисточником внутри бригады. Молодой де Шамфор в этом отношении казался весьмаперспективной кандидатурой, давно подмечено, что играть следует в первуюочередь на обидах — неважно на что, неважно на кого. Человек, затаивший обидуна своё начальство, политическую партию, любую персону или учреждение, какправило, с готовностью открывает сердце тому, кто ему посочувствует, а то ипредложит помощь. Некоторые реплики де Шамфора касаемо…

Бестужев встрепенулся, поднял голову. Положительно,происходило что-то, выбивавшееся из привычной картины… Человек в канотье, вотуже около часа кратко сообщавший на ухо Ламорисьеру о передвижении поезда, насей раз не вошёл спокойно, а форменным образом ворвался. Вместо того, чтобыпрошептать свою краткую реплику наподобие сценического «Кушать подано!» иудалиться, он что-то очень уж долго говорил, и лицо у него было крайнеозабоченным — и точно таким же на глазах становилось лицо Ламорисьера. Бригадирочень быстро стал хмур, как туча, кажется, выругался сквозь зубы, он что-топереспрашивал с озабоченным видом, а вошедший отвечал, жестикулируя отнюдь не весело.

Наконец он, повинуясь энергичному жесту бригадира,прямо-таки бомбою вылетел за дверь. Бригадир на сей раз не взял флажка извалявшейся на столе кучки. Выйдя на середину комнаты, он громко произнёс:

— Дурные новости, господа мои… — вернулся к карте,прижал толстый палец к некоей точке, располагавшейся под самым Парижем. —Телеграф из Шартолье… Это в пятнадцати километрах от городской черты, —добавил он лично для Бестужева. — Когда поезд поравнялся с деревушкой, водном из вагонов произошёл громкий взрыв, все решили, что это бомба, началасьпаника, кто-то рванул стоп-кран, поезд экстренно затормозил… Очень быстровыяснилось, что взорвалась совершенно безобидная петарда, подложенная каким-тошутником, и поезд был отправлен далее, чтобы не задерживать движение по стольпустяковым поводам. В Шартолье нет вокзала, поезда там никогда неостанавливались, и мы там не ставили контролёров…