Перед входом стоял лимузин Констанции Реттиген.

Длинный, сверкающий, роскошный, словно витрина магазина наПятой авеню, неизвестно как оказавшаяся на убогой окраине Лос-Анджелеса.

Задняя дверца была распахнута. Шофер на переднем сиденье низконадвинул на глаза фуражку и смотрел прямо перед собой. Он даже не взглянул наменя. Я пытался привлечь его внимание, но лимузин ждал, мотор ворчал, и ятолько тянул время.

В жизни не ездил в такой машине!

Может, это мой единственный и последний шанс.

Я прыгнул внутрь.

Не успел я устроиться сзади, как лимузин тронулся с места иодним плавным движением, словно боа-конструктор, отполз от тротуара. Задняядверца захлопнулась за мной, мы рванулись вперед, и при выезде из квартала нашаскорость составляла уже шестьдесят миль в час. А Темпл-Хилл мы взяли приступомна скорости в семьдесят пять миль. До Вермонта ухитрились домчаться по зеленойволне, там свернули на Уилшир и понеслись в Уэствуд, хотя необходимости в этомне было, но, наверно, так казалось эффектней.

Я сидел на заднем сиденье, как Роберт Армстронг[85]на коленях у Кинг-Конга, ликуя и воркуя что-то себе под нос. Я знал, куда еду,но не мог понять, за что мне такое счастье.

Потом я вспомнил вечера, когда приходил навестить Фанни ислышал у ее дверей такой же аромат «Шанели», кожи и парижских ночей, какойвдыхал сейчас. Видно, Констанция Реттиген бывала у Фанни за несколько минут доменя. Можно сказать, что мы с ней не раз разминулись всего на волосок норки, навыдох, благоухающий французскими духами.

Перед поворотом в Уэствуде мы проехали мимо кладбища, такнеудобно расположенного, что стоило зазеваться, как тут же попадаешь на егопарковку. А ведь могло случиться и наоборот — пришлось бы искать стоянку,колеся по кладбищу между могилами! Занятно!

Прежде чем я успел это обдумать, и кладбище, и парковкаостались позади, и мы уже были на полпути к океану.

В Венеции и Уиндворде мы ехали вдоль берега. Легко и быстро,словно мелкий дождичек, проскочили мимо моей тесной квартиры. В окне, возлекоторого стояла моя машинка, мерцал слабый свет. «Интересно, — подумаля, — может, на самом деле я сижу там, а все это мне только снится?» Позадиосталась моя покинутая телефонная будка и Пег на другом конце молчащегопровода, за две тысячи миль отсюда. «Ах, Пег, — подумал я, — виделабы ты меня сейчас!»

Ровно в полночь мы свернули к задним воротам белоймавританской крепости, и лимузин остановился так мягко, как накатывает волна напесок; хлопнула дверца, шофер, не став разговорчивей после долгой поездки, вполном молчании быстро скрылся в задних дверях форта. И больше не появлялся.

Целую минуту я ждал, что будет дальше. Но ничего недождался, вылез из машины, как воришка, чувствуя себя без вины виноватым иподумывая, не лучше ли удрать?

В верхнем этаже я заметил темную фигуру. Шофер ходил помавританской крепости, возведенной на венецианских песках, и зажигал вездесвет.

Я покорно ждал. И смотрел на часы. Когда минутная стрелкапроползла последнюю секунду последней минуты, над входом в крепость вспыхнулиогни.

Я поднялся к открытой двери и вошел в пустой дом. Где-тодалеко, в холле, я увидел маленькую фигурку, она сновала по кухне, готовиланапитки. Невысокая девушка в форме горничной. Она помахала мне и убежала.

Я вошел в гостиную, где расположилась целая стая подушекразмерами от шпицев до датских догов. Я сел на самую большую и сразу утонул вней, вдобавок к тому, что сердце у меня и так уходило в пятки.

В комнату вбежала служанка, поставила поднос с двумябокалами и тут же умчалась, я даже не успел ее рассмотреть (в комнате горелатолько свеча). Служанка бросила через плечо:

— Пейте! — не то с французским, не то с каким-тодругим акцентом.

В бокале оказалось холодное белое вино из самых лучших,сейчас оно было мне просто необходимо. Моя простуда усилилась. Я не переставаячихал и шмыгал носом.

В две тысячи семьдесят восьмом году при раскопках напобережье Калифорнии, где, по слухам, некогда правили короли и королевы,которых потом смыло приливом, была обнаружена древняя могила или то, чтоприняли за могилу. Говорили, будто иных из правителей хоронили с ихколесницами, других с реликвиями — свидетельствами их великолепия ивысокомерия. А были и такие, кто оставил после себя только изображения,хранящиеся в странных коробках, и если рассматривать эти изображения на свет,да еще намотать их на бобину, то они начинали говорить, и на экранах возникалицелые представления черно-белых теней.

Так вот. В одной из обнаруженных и вскрытых могил былапохоронена королева, в ее склепе даже пылинки не было, не было в нем и мебели,только подушки на полу, а вокруг ряд за рядом штабелями поднимались до самогопотолка коробки с наклейками, на наклейках значились названия всех прожитыхкоролевой жизней. Но все эти жизни только казались настоящими, на самом деле ихвовсе не было. То были грезы, законсервированные и укупоренные в жестянки. Изкоробок слышались возгласы джиннов, в них скрывались и принцессы — онипрятались там от убийственной реальности, мечтая сохраниться для вечности. Вкаком-то далеком году, затерявшемся под слоем песка и воды, эта гробницанаходилась по адресу: Калифорния, Венеция, Океанское побережье, Спидвей 27. Азвали королеву, фильмы которой, спрятанные в коробки, заполняли комнату от поладо потолка, — Констанция Реттиген.

И вот я сидел в этой комнате, ждал и размышлял.

Я надеялся, что она не окажется похожей на леди сканарейками. Надеялся, что увижу не мумию с запорошенными пылью глазами.

И надеялся не зря.

Вторая после Никотрис египетская царица наконец появилась.Она вошла без всякой торжественности, на ней не было ни вечернего туалета изсеребристых кружев, ни даже элегантного платья с шарфом, ни брючного костюма.

Я почувствовал, что она стоит в дверях, еще до того как оназаговорила. И что же я увидел?

Женщину около пяти футов роста в черном купальном костюме сне правдоподобно загорелым телом и лицом, смуглым, как мускатный орех иликорица. Стриженые волосы — светло-каштановые с проседью — лежали как имвздумается, словно она только коснулась их гребнем и оставила в покое. Тело унее было стройное, крепкое, быстрое, и сухожилия ног вовсе не казалисьперерезанными. Она босиком стремительно перешла комнату и остановилась, глядяна меня сверху вниз блестящими глазами.

— Ты хороший пловец?

— Неплохой.