Воображением Армана завладевало то одно, то другоетехническое изобретение. Сначала это были миксеры, в которых он готовилчудовищные смеси, в основном руководствуясь цветами ингредиентов; за нимипоследовали микроволновые печи, где он жарил тараканов и крыс. Его очаровалиагрегаты для уничтожения мусора; он скармливал им бумажные полотенца и целыепачки сигарет. Следом шли телефоны. Он названивал во все концы планеты и велмногочасовые беседы со смертными в Австралии или Индии. В конце концов егополностью поглотило телевидение, и квартира оказалась битком забитойгрохочущими колонками и мерцающими экранами.

Любое изображение голубого неба он воспринимал какзахватывающее зрелище. Потом ему захотелось смотреть новости, популярныесериалы, документальные фильмы и, наконец, все фильмы подряд, вне зависимостиот их художественных достоинств.

В конце концов он стал отдавать предпочтение отдельнымфильмам. Он снова и снова смотрел фильм Ридли Скотта «Бегущий по лезвиюбритвы», а могучий Рутгер Хауэр в роли лидера восставших андроидов, которыйлицом к лицу сталкивается со своим создателем-человеком, целует его и тут жепроламывает ему череп, приводил Армана в восторг. Хруст костей и ледяноевыражение голубых глаз Хауэра заставляли его губы медленно растягиваться впроказливой улыбке.

– Вот он, твой друг Лестат, – однажды шепнул АрманДэниелу. – У Лестата бы хватило на это, как ты выражаешься, пороху!

После «Бегущего по лезвию бритвы» настала очередь глупой, новеселой британской комедии «Бандиты во времени», в которой карлики похищают«Карту Творения» и таким образом обретают возможность путешествовать сквозьвременные дыры. Вместе с маленьким мальчиком они оказываются то в одном, то вдругом столетии, совершают кражи и устраивают перебранки, и в конце концовпопадают в логово дьявола.

Любимой сценой Армана, доводившей его до настоящего безумия,была та, где на проломленной сцене в Кастильоне карлики поют для Наполеона «Я имоя тень». Куда только девалась вся его сверхъестественная сдержанность – онхохотал до слез, как самый обыкновенный человек.

Дэниел вынужден был признать, что эпизод с песней «Я и моятень» обладал своего рода жутковатым очарованием: сталкивающиеся и дерущиесядруг с другом карлики в конце концов проваливают все дело, а ошарашенныемузыканты восемнадцатого века сидят в оркестровой яме и понятия не имеют, чтоделать с песней века двадцатого. Поначалу ошеломленный Наполеон приходит ввосхищение. Гениально выстроенный комический эпизод. Но сколько раз его можетсмотреть смертный? Арман, казалось, не ведал пределов.

И все же через полгода он забросил кино и предпочел емувидеокамеры, чтобы снимать собственные фильмы. На ночных улицах Нью-Йорка онбрал интервью у прохожих и ради этого таскал Дэниела по всему городу. У Арманапоявились кассеты с записями, запечатлевшими, как он читает стихи наитальянском или латинском языке или просто стоит, скрестив руки и глядя прямоперед собой, – мерцающий бледный призрак, то исчезающий, то появляющийсявновь в тусклом бронзовом свете.

Потом каким-то образом в неизвестном Дэниелу месте и без еговедома Арман записал длинный фильм о том, как сам лежит в гробу во времядневного сна – сна, подобного смерти. Дэниел не в силах был на это смотреть.Арман же часами просиживал, не отрываясь от экрана, наблюдая за тем, какмедленно отрастают его обрезанные на восходе солнца волосы, в то время как самон с закрытыми глазами неподвижно лежит на белом атласе.

Следующими стали компьютеры. Диск за диском он заполнялкакими-то таинственными записями. Чтобы разместить текстовые процессоры и приставкидля видеоигр, он даже снял дополнительные помещения на Манхэттене.

И наконец, он заинтересовался самолетами.

Дэниелу поневоле пришлось стать путешественником – онпрятался от Армана в крупнейших городах мира, и, конечно же, они с Арманомлетали вместе. В этом не было ничего нового. Но теперь они перешли ксосредоточенным исследованиям и должны были проводить в воздухе ночи напролет.Для них стало вполне привычным полететь сначала в Бостон, потом в Вашингтон, апосле него в Чикаго и вновь вернуться в Нью-Йорк. Арман пристально разглядывалвсе и всех – и стюардесс и пассажиров; он беседовал с пилотами; удобноустроившись в глубоком кресле первого класса, он вслушивался в рев моторов. Вособенности ему нравились двухэтажные самолеты. Он жаждал совершать болеедлительные, более рискованные перелеты: в Порт-о-Пренс, Сан-Франциско, Рим,Мадрид или Лиссабон – куда угодно, если самолет успеет благополучноприземлиться до рассвета.

На рассвете Арман буквально испарялся. Дэниелу не положенобыло знать, где именно спит Арман. Но к рассвету Дэниел и сам буквально валилсяс ног. Вот уже целых пять лет он не видел полуденного солнцестояния.

Часто Арман появлялся в комнате еще до того, как просыпалсяДэниел. Весело кипел кофе, играла музыка – Вивальди или кабацкое пианино, ибоАрману они нравились в равной степени, – а сам Арман слонялся по комнате вожидании пробуждения Дэниела.

– Вставай, любовник, сегодня вечером мы идем на балет,я хочу увидеть Барышникова. А потом отправимся в Виллидж. Помнишь тотджаз-бэнд, который понравился мне прошлым летом, – ну так они вернулись.Давай скорее, любовь моя, я голоден. Мы должны идти.

В тех случаях, когда Дэниел чувствовал себя вялым, Арманзаталкивал его в душ, намыливал с головы до ног, ополаскивал, вытаскивал,тщательно вытирал, с любовью и нежностью, словно парикмахер старых времен, брили в довершение всего одевал, тщательно отбирая вещи из запущенного и грязногогардероба Дэниела.

Дэниелу нравилось ощущать прикосновение твердых, сияющихбелых рук к обнаженной коже – словно его касались атласные перчатки. Он любилэти карие глаза, которые, казалось, вытягивали из него душу; его приводила ввосхищение утрата всяческой ориентации, уверенность в том, что его уносит прочьот всего материального; и наконец на шее нежно смыкаются руки, и зубывонзаются в кожу…

Он закрывал глаза, и тело его постепенно становилось всегорячее и горячее, но по-настоящему оно вспыхивало лишь в тот момент, когдакровь Армана касалась его губ. И вновь до него доносились далекие стоны и плач– быть может, это рыдали заблудшие души? У него возникало ощущение какой-товеликой сияющей непрерывности, словно все сны его вдруг сливались воедино иобретали жизненно важное значение; но все опять ускользало…

Однажды он изо всех сил обхватил Армана и попытался впитьсяему в горло. Арман очень терпеливо сделал для него надрез и позволил Дэниелунадолго припасть к восхитительному источнику, но потом нежно отстранил его отсебя.