Когда привезли великую княжну и она увидела чудесного зверя,то захлопала в ладоши и завизжала от восторга. Ее высочество была в нарядеягодки-земляники: красное платьице, на обритой головке изумрудный венец.Приглашенным было ведено вырядиться лесной фауной либо флорой: грибами,зверями, лешими, русалками и прочими подобными фигурами. Пренебречь недозволялось никому, даже иностранным посланникам, которые расценили затеваемоеторжество не в сентиментальном, а в политическом смысле, и явились: прусскийпосол в виде груздя, британский — соболя, шведский — дровосека, неаполитанский— зайца, а больше всех постарался баварский, нарядившись прегордым дубом. Послев реляциях своим правительствам отписали, что сия аллегория несомненнознаменует торжество Леса (то есть лесной державы России) над своим давнимсоперником Полем, сиречь Польшей.

Митю камердинер нарядил мужичком-лесовичком. Пудру с волоссмыл, приклеил бороденку. В остальном же наряд был незатейливый, крестьянский:лапоточки, плисовые порты, белая рубаха с подпояской. В руке полагалось нестилиственничную ветку, грозить ею всем встречным и даже бить — иголки мягкие, неоцарапают.

Бить он, конечно, никого не стал и вскоре будто ненарокомобронил ветку на пол. Походил среди гостей, поглазел на наряды, в очередной разподивился недоумству взрослых. Настроение было тоскливое.

Еще тошнее стало, когда услыхал сзади шепоток:

— А я вам говорил, ваше сиятельство, никакой он не ребенок,а ученый вавилонский карла, и лет ему никак не меньше пятидесяти. Глядите, вонна макушке прядка седая — недокрасил.

О, невежественные, пустоязыкие, скудоумные!

Дальше — хуже.

Подлетел Фаворит, нагнулся, зашептал. Глаза сумасшедшие.

— Здесь она, моя Псишея! Доложили — ее карета подъехала. Тринедели носа ко двору не казала, а тут не посмела государыню огорчить! Письмо незабыл?

— Помню, — буркнул Митя.

— Молодец. В конце так присовокупи. — Князь зашелестел всамое ухо. — "Нынче ночью жди. Как постылая заснет, приду. Ни замки, нистены не остановят. Поди, нашепчи ей. И смотри: если что — кишки размотаю.

— Да кому ей-то? — жалобно вздохнул несчастный Митридат. — Яведь и знать не знаю, какая особа имела счастие вызвать сердечный интересвашего сиятельства.

— Графиня Хавронская. Павлина Аникитишна, Павлинька.

Зуров выговорил это имя нежно, словно пропел.

— Видишь клавесин и арфу? Сейчас будут музицировать. СначалаНаследник споет романс в честь дочери, а потом запоет она, моя сладкоголосаярусалка.

Митя обреченно направился к возвышению, где уже поставилиукрашенное оранжерейными ландышами кресло для государыни, для именинницы —стульчик в виде зеленой мшистой кочки.

Наследник был наряжен Лесным Царем — в короне из шишек, вмантии из бобровых хвостов. Пел он прескверно, но зато прочувствованно и оченьгромко. Самозабвенно разевал широкий редкозубый рот, так что во все сторонылетели брызги слюны. Никто его, бедного, не слушал. Придворные болтали,шушукались, а царица переговаривалась с румяной русалкой: перевитые кувшинкамиволосы распущены, на простом белом платье приклеены блестки, изображающие рыбьючешую.

Едва смолкли последние аккорды и певец без единого хлопка сошелс возвышения, Екатерина громко сказала:

— Ну что, скромница, порадуй нас, спой мою любимую.

Русалка поднялась, сделала реверанс ее величеству и вышла кклавесину.

Это, выходит, и была пассия Платона Александровича, так чтонадлежало приглядеться к ней получше.

Митя не считал себя вправе оценивать женскую красоту, ибо недостиг еще уместного возраста, однако смотреть на графиню Хавронскую безусловнобыло приятно. Округлое, в форме сердечка лицо, губки бутоном, ясные серые глазас предлинными ресницами, розовейше-белейшая кожа — всё было диво. Да однихволнистых, обильных волос хватило бы, чтоб даже во сто крат менее прекраснуюлицом особу сочли привлекательной.

Павлина Аникитишна запела про сизого голубочка, которыйстонет день и ночь, ибо от него миленький дружочек улетел надолго прочь, и туточарование ее нежной красоты и мягкого голоса сделалось почти невыносимым —прямо-таки затруднительным для мерного дыхания, ибо от восторга воздух застывалв горле и не желал наполнять грудь.

Графине хлопали долго и даже кричали «Браво!». Когда онавернулась на прежнее место, Митя подобрался ближе, встал за спинкой царицыногокресла.

От пения Павлина Аникитишна распунцовелась еще пуще, глазанаполнились сиянием, но ресницы сдерживали этот пламень, скромно затеняли его.Красавица ни на кого не смотрела, внимала словам Екатерины, потупив взор.

— Улетел твой милый дружочек, улетел, — ласково выговаривалаей императрица. — Да не надолго, а навсегда, не вернешь. Поплакала уже,погоревала, будет. Что ж себя заживо хоронить? Полно, матушка, глупствовать.После, когда станешь старая, будешь локти кусать. Мою свойственницу всякийвозьмет, выбирай любого жениха. А не хочешь замуж, — Екатерина наклонилась кскромнице, с лукавой улыбкой шепнула, — так заведи себе сердечного дружка.Никто не осудит, ведь пять лет вдовствуешь.

Ужас до чего сейчас было жалко великую монархиню. Не знает,бедняжка, какого аспида пригрела на сердце. Еще и сама, святая простота,содействует его злоядному умыслу. Послушает красавица совета, призадумается просердечного дружка, а тут как раз посланник к Псишее от Амура.

— Благодарю за доброе участие, ваше величество, — тихомолвила графиня. — А только не нужно мне никого. Ежели бы только вы исполнилидавнюю мою просьбу и дозволили удалиться в деревню, я была бы совершенно…

— Ну нет! — Екатерина сердито шлепнула прекрасную дамувеером по руке. — Я дурству не потатчица! Еще после мне, сударыня, спасибоскажете!

Митя увидел, как из-под пушистых ресниц Павлины Аникитишнысбегают две хрустальных слезинки, и прослезился сам.

Нет, не было его мочи участвовать в Фаворитовом окаянстве.

Выбежал в вестибюль, где скидывали шубы припозднившиесягости. По лестнице поднялся на галерею. Там было хорошо, темно. Устал Митридатот света — во всех смыслах сего слова. Отчего папенька так алкал этого Эдема?Что в нем хорошего? Семилетнего человека, и того не могут оставить в покое.

Залез на широкий подоконник, прижался пылающим лбом кхолодному стеклу. Внизу горели факела и разноцветные лампионы, подъезжали иотъезжали кареты, посверкивали оледеневшие иглы чудо-ежа.