плетущийся за ним Васильев. На животе комвзвода, торчал просунутый под ремень подарок командира – маузер; в одной руке он держал снятую с убитого офицера деревянную кобуру, в другой – длинный охотничий нож. Ковыряя ножом именную пластинку, приделанную к наружной стороне кобуры, он из-подо лба посмотрел на командира:

– Есть чего?

Круглов помотал головой:

– Нет…

Не глядя на комвзвода, он стал запихивать в сумку карту; по одному забросил в нее компас, перочинный нож, каждый карандаш в отдельности… Дойдя до тетради, еще раз полистал ее и, вздохнув, протянул Васильеву:

– На, читай, парень! Как раз для твоего возраста! Стихи это, матросы-папиросы!

Прокопенко отковырял пластинку и, бесстрастно отбросив ее в расщелину между валунами, на которых сидел Круглов, переспросил:

– Какие стихи?

– Обыкновенные, про любовь! – с раздражением ответил Григорий. – Тонкой натурой был этот Дункель, оказывается… интеллигент хренов! Хотя Дункель ли? Ни слова о золоте, ни о нем самом. Так-то… А что у Калюжного?

– Заканчивает уже, – вкладывая маузер в кобуру, кивнул в сторону реки комвзвод.

К тому времени уже окончательно рассвело. Туман рассеялся; по небу угрюмой чередой проплывали низкие облака, отражавшиеся в спокойной воде Гнилухи грязными пятнами… Обыскав офицера, вывернув все карманы и обшарив личные вещи, найденные в небольшом саквояже за седлом его лошади, Калюжный все найденное в закоулках армейской амуниции внимательно осмотрел, собрал в мешок и понес Круглову.

– Что-нибудь есть? – небрежно взглянув на мешок, спросил комэск с видом человека, который и без того знает, что ничего стоящего в нем нет.

– Ничего, – помотал головой Павел. – Хотя… по некоторым вещам можно судить, что это, несомненно, колчаковская штучка – офицер.

– Ох, и любишь ты замудрить словами! – поморщился Круглов. – Это по каким же вещам ты так рассудил?

– По обычным – носовой платок, расческа, дорогая бритва, серебряный портсигар… Наконец, кожаная дорожная сумка…

– Ну, это все и награбить можно! – усомнился Круглов. – А вот стихи…

– И все же, это офицер, – с едва заметной обидой в голосе повторил Калюжный.

– Офицер, да кто именно? Документы-то какие-нибудь имеются? Ведь должны быть документы у офицера!

Павел пожал плечами:

– Документов нет…

– Так какого ж хрена ты назвал его «штабс-капитаном»? – вдруг зло прошипел Круглов.

На этот раз Калюжный ответил, не моргнув:

– Сам не знаю, какого… Дункель уже месяц в голове вертится! Вот и брякнул в растерянности…

Сказал – и виноватая, вместе с тем ироничная улыбка шевельнулась в уголках его губ.

Круглов наморщив лоб, долго смотрел в упор, словно изучая его. Потом устало отвел взгляд в сторону.

– У самого в башке крутится… – Он поднялся. – Ладно, забудем! Надо дождаться Пыреева: охотник он опытный, думаю, достанет гада! Что-нибудь да прояснится… А вот и он, кажется, матросы-папиросы…

Чекисты посмотрели на выезжающих из леса всадников: один, второй, третий… Все искали глазами четвертого – пленника. Но четвертый не вышел – беглеца среди них не было. Пыреев, привстав на стремена, оглядел берег, нашел глазами Круглова и, кивнув, повернул лошадь в сторону валунов.

– Что? Упустил? – спросил Круглов уныло подъезжавшего земляка. Пыреев остановился; кряхтя, стал слезать с лошади.

– Упустил, командир… Как в воду канул… Мы его и не видали даже, наугад неслись. Потом след отыскали, да только через версту пропал след – через болото ушел, гад… Может, утоп…

– Утоп, утоп… эх! – Круглов махнул рукой и смачно сплюнул. – Ты-то на что был!

Пыреев виновато улыбнулся, не зная, что ответить.

– Ругай не ругай, Григорий Михайлович, а только упустили – и баста!

Круглов отвернулся и сердито, будто решая, что с ним делать, несколько раз прошелся перед примолкшим земляком. Однако занимало комэска другое – что делать им: Дункель ли лежал на берегу или не Дункель, только убежавший напарник теперь мог предупредить остальных бандитов. А это уже меняло дело…

Он остановился и, ни на кого не глядя, объявил:

– Совет держать надо! – Он исподлобья посмотрел на бойца. – Офицера похоронить… Васильев, поди скажи хлопцам…

Прокопенко кивком показал притихшему Васильеву, чтобы тот шел исполнять. Но вместо этого парень подался вперед, нагнулся и растерянно прошептал на ухо начальника:

– С тетрадью-то что делать, товарищ ком…?

– Засунь себе в… – вдруг рявкнул комвзвод. – Выполнять, что приказали!

Васильев, выпучив глаза и покрываясь пятнами, испуганно метнулся назад, повернулся и, спотыкаясь обо что-то под насмешливыми взглядами командиров, стремглав бросился к стоявшему у опушки отряду.

– Ничего парень, – заулыбался вслед Пыреев. Он проводил его глазами до мнущихся у коней чекистов и вдруг удивленно протянул руку в их сторону:

– Григорий Михайлович, уж не тот ли конь был под тем… серый в яблоках?

Круглов перевел взгляд на коня.

– Он самый… Видел, что ли, где?

– Как же не видеть! Я сам его для Чалого выходил четыре года назад! – Он отбросил повода лошади, приложил ко рту ладонь и вдруг зычно позвал:

– Гордый, Гордый!

Стоявшие позади командиры увидели, как животное встрепенулось, подняло морду, шевеля ушами, и вдруг жалобно, беспокойно заржало. Державший повод и ничего не понимающий боец едва удержал его на месте.

– Будет тебе, Семеныч! – прикрикнул Прокопенко. – Не удержит, ведь… сорвется конь!

Пыреев повернул сияющее лицо:

– Видали! Он, Гордый!

Василий весело взглянул на командира, но улыбка слетела с его лица: на него смотрели холодные глаза Круглова:

– Ты что, Григорий Михайлович?

– Чаловский конь, говоришь? – процедил комэск.

– Чаловский, лучший… Черт возьми! Уж не самого ли ты Чалого свалил?

Калюжный и Прокопенко разом поглядели на командира. Пыреев ухватился за повод лошади, готовый уже скакать к реке, но Григорий остановил его:

– Нечего смотреть… не Чалый это. И не Мохов. Это вообще не из глуховских…

– Тогда кто же? Из офицеров кто? – Пыреев вопросительно посмотрел на Калюжного и Прокопенко, словно ища в них подтверждение своей догадке, но Петр лишь пожал плечами и показал глазами на зама:

– Павел Андреич о том же – офицер это! Только кто из офицеров – штабс-капитан или прапорщик – неведомо… По маузеру – Дункель, выходит. Эх, Григорий Михайлович, зря вы братца своего не взяли: он бы сейчас вмиг рассудил!

Но Круглов, казалось, не слышал. По нахмуренному лицу и собравшимся у переносицы складкам было видно, что в голове его вновь шла напряженная работа.

– Допустим, мы ухлопали одного из офицеров, – произнес он. – И, судя по всему, кого-то из золотого отряда – другого офицерья здесь нет вроде. Это, пожалуй, что и так, если… – он взглянул на Пыреева, – если лошадка – лучший конь Чалого. Вряд ли Чалый отдал бы лучшего коня кому-нибудь из своих прихвостней. Если, конечно, ее не сперли… Только по всему видно – убитый не из лесных