его открывалось чистое, без леса пространство, упиравшееся вдалеке в темную полосу горного хребта.

– За камнями – болото, – сказал Прохор, всматриваясь вдаль. – До самой Николиной горы тянется.

– Там, значит, и есть Николина гора – за болотом? – переспросил Павел, чувствуя, как начинает сосать под ложечкой – именно эту гору видел штабс-капитан с вершины Собачьей, именно там лежало спрятанное офицером золото!

Такое же чувство, видимо, переживали все: Трофим и Настя многозначительно переглянулись; Даша вдруг ухватилась за его рукав…

Словно завороженный, Трофим прошел вперед.

– А этим жлобам зачем Волчьи камни понадобились? Что в них такого? Приврали про камни небось, чтобы дед с ними пошел…

Он недоговорил: справа из кустов вдруг рявкнули, да так, что у того от неожиданности подкосились ноги:

– Стой! Не подходи!

Путники оцепенели: никого видно не было. Из-за куста медленно поднялась голова, затем вторая; под каждой блеснули стволы ружей.

– Никак постояльцы наши? – прошептал изумленно Прохор. И громко выкрикнул: – Ты что, Савелий Иванович! Белены объелся? Не признал, что ли? Это же мы!

Стволы медленно опустились. Из укрытия недоверчиво спросили:

– Прохор Николаевич? – Всем показалось, что голос Савелия дрогнул. Он вышел наружу и, кинув ружье, медленно сполз на траву: казалось, мужик вот-вот расплачется. Подошел Семен; с высоты своего роста понуро уставился на товарища.

Прохор, сбросив мешок, подбежал.

– Ты чего, Иваныч? – Старик склонился над москвичом. – Что это с тобой? Приключилось чего?

Савелий поднял одновременно испуганные и радостные глаза:

– Здесь такое… – Он задрожал и, словно не желая показывать навернувшихся слез, отвернулся. Все окружили сидящего на траве мужчину. Прохор покосился на Семена:

– Чего случилось-то? Он сам не свой!

– Жуть… – с трудом выдавил молчун.

Прохор обернулся:

– Вот что, хлопцы – ставьте палатки! Надо постояльцев в чувство привесть!

Лагерь разложили неподалеку, в тридцати шагах от каменного коридора: ставить палатки в самом проходе, где было меньше растительности и просторней, очумелые москвичи не дали – позеленев, они с перекошенными лицами замычали и знаками отогнали ребят от скал. Прохор перечить не стал.

Костер затрещал уже в темноте: под высокими скалами стемнело быстро. Москвичей усадили к огню, сложили их вещи в палатку и, пока женщины возились с ужином, налили по стопке прохоровского спирта. Они несколько успокоились, но, осоловевши, и вовсе замкнулись.

Расспросами донимать не стали – ни во время ужина, ни после: кроме однозначных восклицаний, добиться чего-либо от перепуганных неизвестно чем людей было трудно – их уложили спать.

Глуховцы также сидели недолго – скопившаяся за время блужданий по тайге усталость не могла не сказаться – всех неумолимо клонило ко сну…

Первыми ушли женщины. Вскоре, коротко перебросившись догадками о происшедшем с постояльцами, отправились на ночлег Трофим и Павел. Прохор же, поворчав, как и в прошлый раз, остался у костра.

В эту ночь Павлу вновь снилась Гнилуха и удаляющаяся на мыс женщина в черном… Вот он, как прежде, пытается разглядеть лицо за вуалью; незнакомка поднимает ее, и он с ужасом видит вместо лица пустоту – черную, зияющую, но почему-то до боли знакомую…

Глава 16

Москвичи спали долго. Выйдя из палатки, они застали всех завтракающими у костра. Оба смущенно поздоровались. Прохор показал рукой:

– У палатки фляга – умойтесь…

Савелий слабо улыбнулся.

Они завтракали молча, ощущая на себе любопытные взгляды. Казалось, все ждали объяснений. Но делать это москвичам явно не хотелось. Они ели намеренно медленно, ни на кого не глядя, словно боясь, что за случайно встреченным взглядом последует вопрос… Но все молчали и это делало их положение еще более неудобным и стеснительным.

Завтрак, однако, подходил к концу. Отпив чай, Савелий, явно нервничая, отодвинул кружку:

– Вчера у нас был не самый лучший день, Прохор Николаевич…

Охотник кивнул.

– Если что не так…

Прохор вновь кивнул. Стало тихо.

– Я уже все сказал… – раздраженно бросил Савелий. – Что еще нужно?

– Нам – ничего, – подождав, ответил, старик. – Коль не мил мне дорогой – то и милый с глаз долой! Если у вас все в порядке – идите своей дорогой, мы вам не помеха! Баба с возу, так сказать… Тайга большая…

Лицо Савелия исказила болезненная гримаса – перспектива идти своей дорогой его явно ужаснула. Но и прилюдно признаваться во вчерашней слабости, видимо, не хотелось – его глаза испуганно забегали. В конце концов победил страх – словно извиняясь, он пролепетал:

– Не все в порядке у нас, Прохор Николаевич… Вчера с самого утра не заладилось. С трудом камни эти нашли – только под вечер…

Савелий запнулся, испуганно обернулся и, как будто разглядев в каменном коридоре что-то ужасное, быстро отвел полные отчаяния глаза:

– В общем, не удалось пройти этих камней…

– С чего же не удалось? – поинтересовался Прохор.

– Не дали…

Дед сделал удивленное лицо:

– Кто ж это не дал?

Постоялец напыжился, но выговорить не смог. Он опустил голову.

Стало тихо. Прохор крякнул и с пониманием пожал плечами:

– Бывает, однако… – Он помолчал. – Теперь-то, что намерены делать?

– С вами идти.

– С нами? – изумился старик. – И куда, позвольте спросить?

Савелий тоскливо взглянул на Семена. Тот отвел взгляд.

– Вот видите, сами не знаете… А ведь сюда, к Волчьим камням, вы и намеревались; помнится – нас гнали… Нет, братцы-кролики, коль уж вместе идти, так будьте любезны все начистоту! Что вас сюда привело?.. Иначе, что же получается? Идем вместе, а зачем – только вам ведомо? Не годится так… Или, как думаете?

Все притихли. Савелий вновь взглянул на товарища: тот на этот раз неопределенно кивнул. Было видно, что решение обоим давалось нелегко… Савелий вздохнул и с выражением человека, сдающегося под давлением обстоятельств, выдохнул:

– Вы правы… Не знаю только, правильно ли поймете… Все началось с того, что меня заинтересовала одна семейная реликвия – тетрадь моего прадеда – Ивана Митрофановича Васильева. Вернее сказать – тетрадь, которую после его кончины я случайно обнаружил среди бумаг…

При упоминании случайно обнаруженной тетради Павел насторожился.

– Видите ли, прадед долгое время служил в органах; выйдя на пенсию, стал писать мемуары… Но закончить не успел – остались лишь наброски. Среди них я и обнаружил ее… – Савелий вновь вздохнул. – Тетрадь показалась интересной – тетрадь стихов; но не просто стихов, а датированных девятнадцатым годом…

– Тетрадь со стихами?! – сорвалось у Павла.

– Да. Согласитесь, странно… Особенно, если учесть, что дед никогда в жизни стихами не баловался… Тогда я обратился к его рукописям. Ими, по сути, никто не интересовался – в семье считали его занятие чудачеством… Оказалось, что и его деятельность в Чека началась в том