человек должен поэтом быть. Великим. А женщине, ну, кроме наличия коленок, надо еще многое уметь: как их держать, как их парно двигать и как их непарно двигать, — там много всего. Спутница лысо-седого — умеет.

Стиви Уандер подбадривает меня: «Даже если все будет потеряно, я продолжу игру».

— Верите ли вы в Бога? — голос над ухом отрывает меня от женских коленок.

Я поворачиваюсь — потрепанный свидетель Иеговы протягивает мне кипу своих потрепанных брошюр. Не знаю, что ему ответить, и сбегаю на улицу Бен-Йехуда. На улицу шириною в сон.

— Бог есть любовь. — Сектант смотрит мне вслед глазами человека, которого никто никогда не любил…

«Любовь — безумная игра», — в унисон с ним поет Стиви Уандер. Слепой, который видит то, что не видят зрячие.

Никто никогда не знает, откуда приходит горе

— так называлось кафе, где пел Стиви Уандер. «Место» — так в переводе называлось кафе, куда я зашел, услышав Стиви Уандера. «Место». Место по имени место. Место на улице Бен-Йехуда. Если идти от площади Циона, то до места — триста девяносто пять шагов. Если от Кинг Джордж — пятьсот сорок пять. Никто никогда не знает, откуда приходит горе. Это еще один очень древний грек сказал. Ну, да и Стиви об этом же: никто не может видеть своего будущего.

Я шел в сторону площади, но не успел пройти и тридцати шагов, как прогремел взрыв, и места не стало. Не стало девочки, трахавшейся со своим тренером, и мальчика, не вовремя признавшегося в любви другой девочке. Ее тоже не стало. Погиб лысо-седой человек, пробовавший экзотическое вино в Китае, и официантка, никогда не слышавшая об этом пойле. Ты не пожалел ни женщину, разговаривавшую со мной коленками; ни мужчину, уверявшего, что все люди сделаны из говна. У тебя, правда, чуть по-другому: прах ты и в прах возвратишься, — но иди и сам объясни убитым разницу.

Никто никогда не знает, откуда приходит горе. Горе прошло по улице Бен-Йехуда. Пятьсот сорок пять шагов, если оно шло от улицы Кинг Джордж, или триста девяносто пять, если оно шло со стороны площади. Горе зашло в «Место», заказало колы и взорвало себя. Себя и всех остальных, кто был в «Месте». Никто никогда не знает, что людям готовят боги. Если бы люди знали, что ты приготовил им смерть, — они бы, конечно, не пришли в «Место». Но они не знали. И они пришли. Кто со стороны площади (пятьсот сорок пять шагов), кто со стороны Кинг Джордж (триста девяносто пять). И ты убил их.

Стива Уандера ты не убил, но испугал. Пластинка заела, и Стив сквозь слезы повторял, что никто не может видеть своего будущего. Люди, ставшие прахом, подтверждали правоту певца. Слава богу, что Уандер слепой и не видел, насколько он прав. Я видел. Я стоял и не мог пошевелиться. Слава богу, приехали полицейские и выключили непонятно почему уцелевший проигрыватель, избавив Стива от заикания, а меня от сумасшествия. Но больше ничего они сделать не смогли — ты убил всех. Никто никогда не знает, что людям готовят боги. Я знаю: через три часа и сорок шесть минут ты убьешь меня. Ты — это Бог. А еще я знаю, почему ты не убил меня тогда — вместе со всеми. Чтобы убить сейчас. Ну, не сейчас, а через три часа и сорок пять с половиной минут.

Тебе нужна доза

На следующий день я снова пришел на место. На место по имени «Место». Не знаю зачем. Может, ты знаешь? Ну если ты, конечно, есть.

Остатки «Места» были огорожены похоронной полицейской лентой, лежали цветы и горели свечи. А на самой Бен-Йехуда ничего не изменилось. Мезузы, наркотики, кухни. Проповедники и проститутки. Прыщавый недоЛеннон по-прежнему пел All You Need Is Love. Людям любовь по-прежнему была не нужна. Они говорили по своим телефонам. Даши не было. Зато была машина «Маген Давид» для сдачи крови. Не знаю зачем. Убитым она уже не поможет. Убийце тоже. Но кровь сдавали все или почти все.

В этом было что-то абсолютно бессмысленное и обыденно героическое — как и во всем, что делают евреи, начиная с Моисея. Объяснить это можно только одним: тебе нужна кровь. Доза. Каждый день ты получаешь кровь, но прежнего кайфа нет. И ты увеличиваешь дозу. И люди тебе эту кровь поставляют. Евреи, тобой избранные, — в первых рядах. «Учись по правилам играть», — советовал Джон Леннон в All You Need Is Love, пока его не убили за нарушение правил. На крючок нажимал Чэпман, но настоящий убийца — ты. Ты — это Бог. Который еще и любовь. Love, Love, Love. Любовь, которая не нужна людям, как бы ни надрывались убитый Леннон и никому не известный мальчик, похожий на богомола, на улице Бен-Йехуда в Иерусалиме.

Я порылся в карманах — в шляпе у паренька лежало всего несколько шекелей. Вместе с банкнотами вытащил давно забытое письмо к тебе — то, что прилипло к бутылке виски у Стены Плача. Деньги кинул в шляпу, а письмо положил обратно в карман. И пошел сдавать кровь. Тебе нужна доза.

אבינו מלכנו

На золотом крыльце сидели. Нет, не так. Детская считалочка осталась там, где ей и положено, — в детстве. Там, где были солнце, счастье и бабушка.

На железной скамье в железной машине сидели люди. Человек пять. Очередь. Сдавать кровь. Солнце, такое ласковое в детстве, до предела раскалило железную машину «Маген Давид», превратив ее в душегубку. Тебе нужна доза — и люди выстроились в очередь в бессмысленной попытке спасти и спастись.

Первым в очереди сидел высохший старик с выбитыми цифрами на руке. Татуировка фашистского концлагеря — у моей бабушки была такая же. Только цифры другие. Старик заметил мой взгляд и усмехнулся, кивая на цифры:

— Это столько у меня было баб.

— А моя бабушка про свои цифры говорила, что столько раз она хотела надрать мне задницу, — усмехнулся в ответ я.

— И? — поднял бровь старик.

— Что «и»? — поддержал я еврейский разговор.

— Сколько раз надирала?

— Ни одного.

— Мы бы с ней подружились. — Старик поднимается и протягивает свои цифры санитару.

В машине играет радио. Говорят, в концлагерях во время расстрелов тоже заводили патефон. Качество записей улучшилось, но тебе по-прежнему нужна кровь.

Санитар