Никляр, сын гробовщика из поселка Ревность, рассказалправду. Всю правду, только правду и ничего, кроме правды. О том, как девятогосентября утром в поселке Ревность Бонарт, охотник за наградами, вырубил подкорень банду Крысей, даровав жизнь одной лишь бандитке, самой молодой, по имениФалька. Рассказал, как вся Ревность сбеглась, чтобы посмотреть, как Бонартстанет пойманную потрошить и казнить, но людишки здорово просчитались, потомукак Бонарт, о диво, Фальку не прикончил, даже не мучил. И вообще не сделал ейничего сверх того, что обычный мужик делает жене по субботам вечером,возвращаясь из трактира – ну, обнаковенно тыркнул пару раз, дал под зад – ивсе. Боле ничего.

Богато одетый господин с нагайкой молчал, а Никляррассказал, как потом Бонарт на глазах у Фальки поотпиливал у убитых Крысейголовы и как из этих голов, словно изюминки из теста, выковыривал золотыесерьги с камушками. Как Фалька, глядя на это, орала и блевалась, привязанная кконовязи.

Рассказал, как Бонарт затянул у Фальки на шее ошейник,словно на суке какой, как затащил ее за этот ошейник в постоялый двор «Подголовой химеры». А потом…

– А потом, – продолжал парень, то и дело облизываягубы, – милсдарь господин Бонарт пива пожелали, потому как вспотели онижутко и в горле у них пересохло. А опосля крикнули, что желание у них имеетсякого-нито добрым конем одарить и цельными пятерьмя флоренами наградить.Наличными. Так он именно и сказал, этими самыми словами. Ну, тут я сразувызвался, не дожидаясь, пока кто иньший меня опередит, потому как жутко хотел конязаиметь и малость собственных денег. Отец не дает ничего, все пропивает, что нагробах заработает. Ну я, значит, вызвался и спрашиваю, какого коня, мол,верняком одного из крысиных, можно получить. А милсдарь господин Бонартпоглядели, аж у меня мурашки пошли, и говорят, дескать, получить-то я могу подзад, а другое все надо заработать. Ну, чего было делать? Кобылка у ворот, прямкак в сказке, так и верно, потому как крысевы кони у коновязи стояли, особливота вороная Фалькина кобыла, редкой красоты лошадь. Ну, я поклонился испрашиваю, чего делать-то надо, чтобы заработать. А господин милсдарь Бонарт,что, мол, в Клармон сгонять требовается, да по пути в Фано заглянуть. На коне,который я себе выберу. Знал он, верно, что я глаз на ту вороную положил, но туон мне сразу запретил брать. Ну и выбрал я себе каштанку с белой звездочкой…

– Поменьше о конских мастях, – сухо напомнилСтефан Скеллен. – Больше о деле. Говори, что тебе Бонарт поручил.

– Господин Бонарт писание написал, спрятать велел какследует. До Фана и Клармона велели ехать, тама указанным особам писания в рукисобственные отдать.

– Письма? Что в них было?

– А мне-то откедова знать, господин? С читанием у меняне шибко, да и запечатаны были письма господина Бонарта собственноручнойпечаткой.

– Но кому письма были, помнишь?

– А то! Помню. Милсдарь Бонарт раз десять повторятьвелели, чтобы не запамятовал я. Добрался, не заплутался, куда надо, кому надописьма отдал в собственные их руки. И хвалили меня, что я, мол, головастыйпарень, а тот благородный купец даже денар дали…

– Кому письма передал? Говори толком.

– Первое писание было к мэтру Эстерхази, мечнику иоружейнику из Фано. Другое же милостивому государю Хувенагелю, купцу изКлармона.

– Может быть, они письма при тебе распечатывали? Может,кто что сказал, читая? Напряги память, парень…

– Не-а, не помню. Тады я не думал, да и теперь как-тоне вспоминаецца.

– Мун, Оль, – повернулся Скеллен к адъютантам,совершенно не повышая голоса. – Возьмите хама во двор, спустите штаны,отсчитайте тридцать плетей.

– Помню! Я помню! – взвизгнул парень. –Только что вспомнил!

– Для освежения памяти, – ощерился Филин, –нет лучшего средства, чем орехи с медом или нагайкой по жопе. Говори.

– Когда в Клармоне господин купец Хувенагель писаниечитали, то был тамотки еще один, ну, маленький такой, прям низушек, да итолько. Господин Хувенагель ему сказали… Э-э-э-э… Сказали, что ему как разпишут, что тут могёт быть така охотность и цирк, каких мир не видывал! Так онисказали!

– Не выдумываешь?

– Могилой матери своей клянусь! Не велите меня бить,господин хороший. Помилуйте!

– Ну-ну, вставай, не лижи сапог! На, получай денар.

– Стократ благодарствуйте… Милостивец…

– Я сказал, не слюнявь мне сапоги. Оль, Мун, вычто-нибудь поняли? Что общего у охотности, тьфу ты, у желания с…

– Охотность, – вдруг сказал Мун. – Да неохотность, а охота!

– Во-во! – крикнул парень. – Именно чтоохота! Так они и сказали, слово в слово. Вы будто там были, господин хороший!

– Охота, цирк! – Оль Харшейм ударил кулаком поладони. – Условный шифр, но не очень хитрый. Простой. Цирк, охота – этопредупреждение против возможной погони или облавы. Бонарт предостерегает, чтоих могут преследовать или облаву устроить, и советует им бежать! Но от кого? Отнас?

– Как знать, – задумчиво сказал Филин. – Какзнать. Надо послать людей в Клармон… И в Фано тоже. Займись этим, Оль, дашьзадание группам… Слушай-ка, парень.

– А, господин милостивый?

– Когда ты уезжал из Ревности с письмами от Бонарта,он, как я понимаю, был еще там? А собирался в путь? Торопился? Может, говорил,куда направляется?

– Не-а, не говорил. Да и в путь ему не было с руки.Одёжу, сильно кровью обрызганную, велел выстирать и вычистить, а сам в однойрубахе и портках исподних токмо ходил, но с мечом при поясе. Потому, я думаю,спешил. Ведь же Крысей побил и головы им отрезал награды для, а стало быть,надо было ему ехать и об ей напомнить, о Фальке-то. Да Фальку он ведь тоже длятого взял, чтоб живцом кому-то доставить. Така ведь евонная профессия, нет?

– Фалька. Ты ее как следует рассмотрел? Чего хохочешь,дурень?

– Ой-ей, господин милостивый! Рассмотрел? Да еще и как!В подробностях!

* * *

– Раздевайся, – повторил Бонарт, и в его голосебыло что-то такое, что Цири невольно сжалась. Но бунтарский характер тут жевзял вверх.

– Не буду!

Кулака она не увидела, даже не уловила его движения. Вглазах сверкнуло, земля покачнулась, ушла из-под ног и вдруг больно ударила победру. Щека и ухо горели огнем – она поняла, что Бонарт ударил не кулаком, атыльной стороной раскрытой ладони.