голоден и сердит из-за того, что он, мой проводник Мухаммед, оплошал и сбился с пути. Я сомневался, что в такое кто-то поверит, но всадник внимательно все выслушал и искренне посочувствовал незадачливому проводнику. Он пригласил нас обоих в свой шатер, обещая сытный ужин, но мой спутник сумел вежливо отвергнуть предложение и с мрачной ухмылкой вернулся ко мне. Важно понимать, что в этом приключении вовсе не я, а именно Мухаммед аль-Обейди рисковал жизнью. Мне в худшем случае грозил почетный плен, а мой друг имел все шансы оказаться подвешенным за челюсть на железном крюке. Именно таким гуманным способом итальянцы расправлялись с непокорными арабами.

Чуть позже мы спешились у шатра брата Мухаммеда аль-Обейди и, оставив там лошадей, через десять минут добрались до склада.

Окруженный примитивным забором из трех витков колючей проволоки, он занимал около четырех гектаров земли, поросшей высоким сухим чертополохом с редкими вкраплениями деревьев. Бочки с топливом беспорядочно распределялись партиями по двадцать пять – тридцать штук, но даже в безлунную ночь разглядеть их не составляло труда. Два часа я ходил возле забора, производя подсчеты и запоминая ориентиры. Всего у меня получилось девяносто шесть партий в среднем по двадцать семь бочек в каждой, то есть порядка четырехсот тонн топлива. Результат приятно удивил. Я задумался, нет ли в расчетах ошибки. Кроме пары исключений все бочки, которые я попытался поднять, были полными. С помощью прихваченного с собой инструмента я выкрутил несколько пробок и убедился, что в них находится топливо. Мухаммед аль-Обейди сослужил мне добрую службу.

С одной стороны к складу вел проселок, который через пятьсот метров сливался с основной дорогой. Перелезая обратно через проволоку, я заметил отблески огней Аль-Куббы, но сам городок скрывался за небольшим холмом.

Еще до рассвета мы вернулись в цистерну у Сиди-ибн-Хальфайи. Шевалье и его ливиец уже ждали нас там. В темноте они не нашли склад боеприпасов и вернулись ни с чем. Я очень разозлился, поскольку перед ними стояла очень простая задача – пройти меньше километра. Шевалье винить не следовало, так как он не имел нужного опыта, но вот у ливийца, как мне казалось, никаких затруднений не должно было возникнуть. За день он вполне мог наметить маршрут – с вершины нашей скалы просматривался каждый шаг. Я ничего не сказал, но про себя отметил глупость и малодушие этого солдата, чтобы никогда больше не привлекать его к работе такого рода. Однако, в сущности, провал в этом вопросе ничего не значил: теперь меня гораздо сильнее увлекла перспектива устроить диверсию на топливном складе под Аль-Куббой.

Я отправил Чепмэну записку с просьбой послать ко мне подрывников, взрывчатку и необходимые принадлежности. Также я описал ему размеры и устройство склада, а еще набросал предположительную схему установки зарядов. Никаких проблем с доставкой материалов не намечалось, в этих вопросах мы прекрасно понимали друг друга.

Дождавшись темноты, я отправил ливийца с письмом. Напоследок я сказал ему, что, хотя он и не нашел оружейный склад в километре отсюда, мне доподлинно известно, что проехать в темноте двадцать пять километров и добраться до Ар-Ртайма он в состоянии. Если он благополучно доберется туда до рассвета, вручит депешу и приведет обратно людей, которых Чепмэн поручит его заботам, его прошлое фиаско будет навсегда забыто. Он понял намек, кивнул (как мне показалось, с облегчением) и отправился в путь. Оставалось надеяться, что для столь ненадежного инструмента я нашел наилучшее применение.

С этого момента и до прибытия команды подрывников передо мной больше не стояло никаких задач, поэтому я погрузился в сладостное безделье. Я спал по шестнадцать часов в день, ел, а остальное время лежал на солнце и наблюдал за парящими в небе ястребами. Шевалье нервничал, скучал и хотел развлечься игрой в крестики-нолики. Чувствовалось, что он переживает из-за своего чересчур богатого воображения. Мне бы следовало его успокоить и отвлечь от предстоящего мероприятия, но было слишком лень. Я временно покинул мир войны и возвращаться в него пока не собирался. Если я тогда подвел Шевалье, надеюсь, он меня уже простил.

Но на второй день ожидания мне пришлось вернуться к нашим планам из-за Мухаммеда аль-Обейди. Он подошел ко мне, когда я лежал на скале, и попросил слова.

– Когда ты сказал показать, где горючее, – сказал он, – я думал, что ты, убедившись, что это хорошая цель, по радио вызовешь свои самолеты, они прилетят и разбомбят склад. Теперь я понимаю, что так не будет. Ты увидел склад, отправил этого простофилю к своему другу, высокому майору, а сам все еще ждешь здесь. Думаю, ты хочешь взорвать склад сам и ждешь своих людей, которые тебе помогут. Скажу тебе честно, майор, мне это не нравится. Потому что, если ты это сделаешь, итальянцы обвинят в поджоге топлива арабов и устроят расправу. Вокруг Аль-Куббы стоят шатры моей семьи и моих друзей. Они все пострадают: одних повесят, других увезут, а у остальных заберут скот и они будут умирать с голоду. Это мой народ, майор, и мне не нравится то, что ты задумал.

Он говорил как обычно, неторопливо, делая паузы и будто бы прислушиваясь к собственному внутреннему голосу. Я прекрасно понимал, что мой план полностью зависит от него. Если он решил меня предать, а я не сумею переубедить его, то придется его убить. В цистерне у меня был пистолет. Но этот человек мне нравился. Решение предстояло принять за минуты.

– Почему ты не доверяешь мне, майор? – продолжил Мухаммед. – Почему не хочешь открыться мне? Разъясни свой план. Ты командир, ты знаешь лучше. Если твои самолеты не могут прилететь, у тебя есть ответ почему и ты знаешь, что надлежит сделать. Идет война, не время думать о семьях. Если ты знаешь, что топливо надо сжечь, и уверен, что это можно сделать, только если прийти на склад и взорвать его, значит, так тому и быть. Мне не нравится это, но я солдат, майор. Если надо, значит, надо. Ты должен раскрыть мне свой план. Я могу помочь.

Он ждал. Решение нужно было принять незамедлительно: говорить ему или нет – третьего не дано. Я верил в его искренность. Если бы он оказался предателем, это значило бы, что я не разбираюсь в людях, не подхожу на роль командира, не способен выполнять задачи, которые сам себе поставил, а соответственно, так или иначе обречен на провал. Пройти испытание предстояло мне, а не ему. Я собрался с духом и все рассказал.

– Когда прибудут твои люди? – спросил он.