– Витторио, я так страстно желала, чтобы ты не погиб.

– Неужто, дражайшая? – ответил я, обхватывая ееруками, ибо не в силах был стоять самостоятельно.

Зрение быстро слабело.

Но, опустив голову ей на плечо, устремив взор на стоящуювнизу толпу, я видел, как человеческие создания окружили котлы и черпаличашками бульон, стараясь захватить побольше крови, а затем дыханием остужалигорячую жидкость, перед тем как пить.

Довольный жуткий смех эхом отражался от крепостных стен. Мнепоказалось, это смеялись зеваки, устроившиеся на балконах.

Затем неожиданно перед глазами промелькнуло что-то красное,будто рухнул наземь какой-то великан, разворачивавший боевое знамя.

Но, как оказалось, откуда-то с отдаленной высоты прилетеладама, чтобы приземлиться среди боготворившей ее толпы обитателей голубятни.

Они кланялись и приветствовали ее, расступались перед ней иподобострастно ахали, преклоняли колени, пока она приближалась к котлу. Сгромким воинственным криком дама рассекла себе кисть руки и пролила в котелкровь.

– Да, вот так, мои обожаемые, мои маленькиептенчики, – заявила она, глядя на нас. – Спускайся, Урсула, пожалейнаш маленький голодный мир; прояви свою щедрость в эту ночь. Твое право одаритьнас сегодня; хотя в эту ночь ты не должна отдавать свою кровь, пожертвуй ее вчесть нашего нового приобретения.

Казалось, Урсулу смутили такие речи, и она нежноприкоснулась ко мне своими длинными пальцами. Я неотрывно смотрел ей прямо вглаза.

– Я просто опьянел от восхитительных ароматов.

– Вся моя кровь отныне предназначена лишь тебеодному, – шепнула она.

– Тогда дай ее мне сейчас же, я так сильно жажду ее, яослаб настолько, что умираю, – отвечал я. – О Господи, ты самавтянула меня во все это. Нет, нет, во всем виноват только я сам!

– Тихо, тихо, успокойся, мой возлюбленный, моя радость.

Ее рука обвила мою талию, и возле самого моего уха ее нежныегубы жадно впились в мою плоть, словно она хотела собрать в складку кожу нашее, разогреть ее языком, а затем вонзиться в нее зубами.

Я ощущал себя совершенно опустошенным и мысленнопредставлял, как мы вместе бежим по медовому лугу, существующему лишь для насдвоих, и я обнимаю, прижимаю к себе ее хрупкое тело.

– О мой нежный, наивный возлюбленный, –приговаривала она, насыщаясь моей кровью, – о, как невинна, как непорочнатвоя любовь…

Затем неожиданно ледяным, обжигающим языком вонзилась в рануна моей шее, и я почувствовал себя так, будто длинные усики какого-то изощреннонежного растения проникают в самые недоступные уголки тела.

Луг по-прежнему расстилался перед нами, необъятный ипрохладный, весь сплошь покрытый цветущими лилиями. Была ли она со мной? Рядомсо мной? В одно ослепительное мгновение мне показалось, что я стою там один ислышу ее крик, доносящийся откуда-то сзади.

Пока я находился в таком исступленном состоянии, мнехотелось, оказавшись в этом трепещущем вихре впечатлений от сияющих голубизнойнебес и нежных сломленных цветочных стебельков, повернуться и подойти к ней. Нокраем глаза я заметил нечто великолепное и сверкающее, заставившее дрогнутьдушу.

– Понимаешь? Да? Теперь ты сам видишь! Голова мояоткинулась назад. Мечта исчезла. Высокие белые мраморные стены замка-тюрьмыснова окружили меня со всех сторон. Она обнимала меня и смотрела мне в глазасверху, смущенная, растерянная, с окровавленными губами.

Я чувствовал себя беспомощным как дитя. Она подняла меня,отнесла вниз по ступеням, в то время как сам я не смог бы пошевелить и пальцем.

Казалось, весь мир надо мной состоит из крошечных фигурок,усевшихся на балконах и зубчатых стенах крепости, смеявшихся, указывавших наменя по-детски маленькими ручками, такими темными на фоне ярко полыхающихвокруг них факелов.

Красная кровь… Ощути ее запах…

– Но что это было? Ты видела? Там, на лугу? –спросил я ее.

– Нет! – рыдала она и выглядела очень испуганной.

Я лег на охапку сена – самодельную постель, – и бедные,истощенные, но нахальные сельские мальчишки тупо уставились на меня налитымикровью глазами, а она… она рыдала, закрыв лицо руками.

– Я не могу оставить его здесь, – проговорила она.

Она уже была далеко, далеко от меня. Я слышал, как вокругплачут люди. Неужели они восстали – эти опоенные зельем, обреченные на погибельчеловеческие создания? Я слышал их рыдания.

– Ты обязана так поступить, но сначала ступай к котлу иотдай свою кровь…

Кто произнес эти слова? Я не знал.

– …Время для мессы…

– Ты не должна забирать его сегодня ночью…

– Почему они плачут? – спросил я. – Послушай,Урсула, почему все они вдруг заплакали?

Один из мальчишек, совсем худенький, истощенный, уставилсямне прямо в глаза. Одной рукой он придерживал мою шею, а другой поднес мне корту чашку с теплым супом. Мне не хотелось, чтобы это пойло выплескивалось наподбородок, и я пил, пил и пил, едва не захлебываясь…

– Не сегодня… – послышался голос Урсулы, и яощутил ее поцелуи на лбу, на шее…

Кто-то оторвал ее от меня. Я чувствовал только, как резкоотдернулась ее рука.

– Ну полно, Урсула, оставь его.

– Усни, мой дорогой! – крикнула она, слегкаскользнув по мне юбками. – Витторио, спи!..

Чашка отлетела прочь. Тупо, в состоянии полнейшего опьянения,я смотрел, как ее содержимое медленно выливается и темным пятном растекается посену. Она опустилась передо мной на колени, приоткрыв рот, нежный, ароматный ирдеющий.

Прохладными руками она обхватила мою голову. Кровь,хлынувшая из ее рта, потекла мне в горло.

– Любовь моя…

Мне хотелось снова увидеть ту луговину. Но фантазия невозвращалась.

– Дай мне взглянуть на тот луг! Позволь побывать тамеще раз!

Но уже не было и следа от того луга, и снова передо мнойвозникло ее искаженное мукой лицо, а затем свет стал меркнуть, я пал в объятиятьмы, в голове зашумело… Я не мог больше сопротивляться. Я не мог ничеговспомнить… Но ведь кто-то произнес именно эти слова…

А затем – рыдания… Такие горькие… страдальческие…обреченные…

Когда я вновь открыл глаза, уже наступило утро. Слепящеесолнце обжигало, а головная боль терзала невыносимо.