инстинктивному импульсу, бросилась щекотать сидящего рядом Джема. Подняв тем самым шквал визга и хохота, я надеялась, что под его прикрытием смогу протянуть следующие пять минут приветствий и любезностей.

– Эй, ребята! – позвал Раф, закатывая велосипед в коридор, его очки слегка съехали набок.

– Привет, пап, – промурлыкала Клара, уткнувшись в свой йогурт.

– Привет, папа! – эхом отозвался Джем.

Дети не соскочили со своих мест. Нет, они любили своего отца – это было видно по тому, с какой гордостью они называли его антильским словом «папа», которому Раф их научил. Любовь светилась в их глазах, когда они приходили в восторг от какого-нибудь дурацкого фокуса, придуманного для них отцом. Ее нельзя было не слышать во взрывах смеха, когда он хватал одного из них за запястье и лодыжку и начинал кружить с такой легкостью, будто кружит куклу. Однако, может, просто в силу возраста или какого-то фундаментального различия между родителями мужского и женского пола, разница между тем, как они встречали возвращение домой Рафа и Терри, была очевидна и вызывала обиду за отца. Чтобы поприветствовать мать, они срывались даже из самого дальнего угла дома и устремлялись к входной двери, набрасываясь на нее, как стервятники, жаждущие поглотить свою добычу. В те же вечера, когда отец приходил домой первым, они редко отрывались от своих занятий, а иногда даже выражали разочарование тем, что эта была не Терри. Я наблюдала, как он старается справиться с этим, иногда скрываясь за насмешкой – «Боже, спасибо, ребята, за такой теплый прием!» – а порой и с откровенной обидой – «Эй, как вы думаете, что я чувствую, когда вы не подходите, чтобы поздороваться?».

Будучи третьей стороной, я поначалу не знала, как мне вести себя в такой ситуации. Но по мере того, как время шло и мы все больше сближались, я стала ощущать себя вправе попытаться играть свою небольшую роль в деле эмоционального воспитания детей. И начала интриговать за главу семьи. Обычно втайне: «У папы сегодня нелегкий день, наверное, его нужно будет крепко обнять, когда он вернется!» Но случалось и открыто: «Ребята! Папа пришел! Идем здороваться!»

Сегодня я едва могла смотреть на него. Встав из-за стола, я слегка смутилась тем, что поглощаю йогурт «без кусочков!», который он купил для своих детей.

– Привет, Раф! – бросила я в его сторону и поспешила заняться посудомоечной машиной.

Он прошел на кухню. День был жаркий, и под мышками у него расплылись темные пятна пота.

– Привет, корнишончики мои! – Он расцеловал Клару и Джема. – Как ваш день прошел? – спросил он меня, его улыбающееся лицо сияло.

Я оторвала взгляд от циферблата машины – он стоял в нескольких сантиметрах от места преступления.

– А, отлично! Была такая чудесная и теплая погода, мы хорошо провели время на детской площадке, правда, ребята?

– Няня Джо угостила нас всякими сладостями! – выпалил Джем.

– Ну, сегодня же пятница, – нервно рассмеялась я. – Но мы разделили их на всех ребят на площадке, правда же?

– Надеюсь, ужин ты все же весь съел? – спросил Раф, приложив ладонь к щечке Джема.

– Мы ели лосось с горошком, – пояснила Клара.

– У, пальчики оближешь! – сказал Раф. – Да, Джони, тебе удалось отдать разрешение на плавание?

– Да, мы вручили его мисс Келли, скажи? – радостно обратилась я к Кларе, понимая, что веду разговор через детей.

– Планируете что-нибудь интересное на выходные? – спросила я Рафа и заставила себя взглянуть ему в глаза.

– Вообще-то да! У нас годовщина! Так что мы идем в театр, а потом поужинаем в каком-нибудь умопомрачительно дорогом заведении, которое отыскала Терри.

– О, как мило, – сказала я. – Извините, не знала. С годовщиной!

– Спасибо! Двенадцать лет. Начинаешь чувствовать себя старым.

– Поздравляю. Я не… вам нужно, чтобы я присмотрела за этой парочкой?

– Нет, они будут у моей мамы, не волнуйся.

Я снова рассмеялась, возможно, слишком громко, потому что Раф посмотрел на меня, немного смутившись.

– Что ж, желаю приятно провести время! – засуетилась я. – А вы двое ведите себя хорошо.

Получив от детей поцелуи, я ушла, унося ощущение влажных губ на своих щеках.

Мы с Генри сидели за столиком в банкетном зале Королевского Альберт-холла. Бутылка восхитительного «Лорен-Перье» охлаждалась в ведерке со льдом.

– Это не смешно, – сказала я, вытирая шампанское с уголков рта, который предательски кривился все сильнее по мере того, как Генри смеялся все безудержней.

Когда я поведала ему о своем дневном происшествии, у него отвисла челюсть, но стоило мне описать ему гремлина Петра, он тут же загоготал, прикрыв рот сложенными чашечкой ладонями.

– Что тут такого смешного? – возмущалась я. – У нее интрижка, а в эти выходные у них годовщина! Эти бедные дети…

Генри унял смех и выпрямился.

– Дело не в ней, а в тебе, – сказал он.

– Во мне?

– То, как ты это излагаешь. Не обижайся, но ты ведешь себя так, словно играешь в дешевой мыльной опере.

Он снова засмеялся, и даже громче прежнего.

– Что?!

– Извини. Ты просто очень нервничаешь. – Генри взял меня за руку. – Послушай, почему тебя это так волнует? Тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь? Я имею в виду, что у людей бывают интрижки. Мои родители, черт возьми, только этим и занимались. И, знаешь, в любом случае это не твои дети.

– Это не… – начала я, но осеклась, не зная, что возразить.

И вдруг до меня дошло: как здорово, что Генри смеется. Смеется по-настоящему! Вот он вытер глаза, вот он сидит прямо напротив меня в этом освещенном свечами баре с отделкой из красного дерева, с раскрасневшимися щеками, вот последние приступы веселья отступают, и его тело расслабляется, и в этот момент я понимаю: он не смеялся так целый год. Улыбки – были. Ухмылки, сопровождающиеся вежливым «ха-ха-ха», безрадостные смешки – сколько угодно, но ничего настоящего. Это принесло мне огромное облегчение: наконец-то после всех моих напряженных усилий я случайно доставила ему радость.

Мы уютно устроились в нашей отделанной бархатом ложе, свет в зрительном зале погас, и заиграла музыка. Всего через полторы минуты после начала пролога последовало впечатляющее по своей интенсивности крещендо, которое увенчалось самым печальным созвучием, что мне доводилось слышать. Я так вцепилась в руку Генри, что он удивленно повернулся ко мне и принялся вытирать слезы, которые ручьем текли по моим щекам.

Позже, уже вернувшись в Олбани, мы лежали на кровати лицом друг к другу.

– Знаешь, тот момент, когда ты схватила меня за руку… – сказал Генри, разглаживая мои волосы.

– Что?

– Это очень знаменитый момент. Это один из самых известных и душераздирающих во