Она опустила глаза, чтобы не смотреть в мои. Вот точно такони переглянулись там, в комнате, когда я очнулась. Я взяла ее за подбородок(для этого пришлось поднять руку повыше).

— Так. Чего вы мне не сказали?

Из-за двери прозвучал мужской голос:

— Прошу прощения, мог бы я войти и помыться?

Это был Мика. Я думала бежать без оглядки, как только ещераз его увижу, но что-то в глазах Черри заставило меня остановиться. Страх. Иеще что-то, чего я до конца не поняла.

— Одну минуту! — крикнула я. И обратилась к Черри:— Черри, расскажи. Что бы оно ни было, скажи мне.

Она затрясла головой. Боится, но чего?

— Ты менябоишься? — Я не смогла скрыть удивления.

Она кивнула и снова опустила глаза, чтобы не встречаться сомной взглядом.

— Я никому из вас не причиню вреда. Никогда.

— Но за такое можешь, — прошептала она.

Я схватила ее за руку:

— А ну-ка, рассказывай.

Она открыла рот, закрыла и повернулась к двери за миг дотого, как вошел Мика Каллахан, будто она услышала его раньше, чем я. Он былпо-прежнему гол. Я думала, что смущусь, но нет. Как-то я предчувствовала, чтомне не понравится, если я узнаю, что скрывает от меня Черри.

Мика уже причесался. Да, курчавые, а не волнистые. Кудритугие, но не мелкие. Цвет — оттенок темно-темно-каштанового, почти черного,какой бывает у тех, кто в детстве блондин, а потом темнеет. Кудри спадали чутьниже плеч, и я, проследив за ними, остановилась взглядом на груди. И быстроподняла глаза, чтобы вернуться к лицу. Глаза в глаза — вот в чем дело. Я началасмущаться.

— Я тебе сказала, что через минуту выйду.

Голос мой прозвучал сердито, и я была рада этому.

А то, что при этом я прижимала к телу полотенце — так этослучайное совпадение.

— Я слышал, — ответил он безразличным голосом и сбезразличным лицом. Не настолько пустым, насколько бывает у вампиров — ониздесь чемпионы. Но он пытался.

— Тогда подожди за дверью, пока мы кончим.

— Черри тебя боится, — сказал он.

Я мрачно посмотрела на него, потом на нее:

— Боже мой, почему?

Черри посмотрела на него, и он слегка кивнул. Онаотодвинулась от меня к двери. Из душевой не вышла, но отошла от меня как можнодальше.

— Что за чертовщина тут творится? — спросила я.

Мика стоял от меня футах в четырех — близко, но не слишком.Теперь лучше были видны его глаза, и они были ну очень человеческими. Сразубыло заметно, что они не шли к этому лицу.

— Она боится, что ты убьешь гонца с дурнымивестями, — сказал он тихим голосом.

— Слушай, надоели мне эти танцы вокруг да около.

Выкладывай.

Он кивнул и поморщился, как от боли.

— Кажется, врачи думают, что ты заразиласьликантропией.

Я покачала головой:

— Змеиная ликантропия истинной ликантропией неявляется. Змеелюди либо заколдованы ведьмой, либо наследуют это свойство, каклебедины. — Это напомнило мне о женщинах, прикованных в комнатемечей. — Кстати, что случилось с этими лебединками, когда мы ушли?

Мика недоуменно нахмурился:

— Не знаю, о чем ты говоришь.

Натэниел вошел в душ без предупреждения. Я в своем полотенценачинала ощущать себя одетой слишком официально.

— Мы их спасли.

— Предводитель змей передумал, когда я его ранила?

— Он передумал, когда Сильвия и Джемиль едва его неубили.

Ага.

— Так что с ними все в порядке?

Он кивнул, но глаза его были серьезны и сочувственны, как учеловека, который вот сейчас скажет горестную весть.

— Так, и ты туда же. Змеелюдством я не моглазаразиться, такого не бывает.

— Грегори — не змеечеловек, — сказал он голосомтаким же сочувственным, как его глаза.

Я заморгала:

— Ты о чем?

Натэниел сунулся дальше в душевую, но Черри поймала его заруку и остановила у дверей — чтобы смыться быстро, если что. За ними в дверяхпоявился Зейн. Все тот же, шести с лишним футов ростом, очень тощий, но мускулистыйпарень, которого я впервые увидела, когда он громил приемный покой больницы. Новолосы он перекрасил в радужный бледно-зеленый цвет, обрезал коротко и слепилострыми чешуйками. А то, что он был полностью одет, показалось мне странным.Конечно, дело тут в Зейновом понятии о повседневной одежде — кожаные штаны икуртка на голое тело.

Я посмотрела на эту троицу в дверях — все серьезные, как вцеркви. Я вспомнила, как Грегори рухнул на меня во время боя. Уколол когтями.

— Меня еще не так драли леопарды-оборотни, и я незаразилась.

— Доктор Лилиан думает, что на этот раз получиласьглубокая колотая рана, а не поверхностный широкий порез, — сказал Черрипочти трясущимся голосом. Она была напугана, не знала, как я воспримуновости... а может, еще чего-то боялась, только чего?

— Ребята, я не стану вам настоящей Нимир-Ра. Мне неподцепить ликантропию. Если бы это было возможно... меня много раз драликогтями и зубами. Я бы уже ходила мохнатая.

Они только смотрели на меня большими глазами. Я повернуласьк Мике. Лицо его было тщательно-нейтральным, но в глазах тень... жалости.Жалости? Я ее никогда не знала — по крайней мере как объект.

— Да ведь вы всерьез! — сказала я.

— У тебя были все вторичные симптомы, — произнесон. — Быстрое заживление ран, такое, что мышцы свело. Температура такая,что человеческий мозг сварился бы. Когда ее тебе сбили, ты чуть не погибла.Тебе надо было спечься в тепле, в жаре твоего парда, чтобы исцелиться. Вот такмы тебя лечили. Это бы не помогло, если бы ты не была одной из нас.

Я покачала головой:

— Не верю.

— Ладно, — пожал плечами он, — еще две неделидо полной луны. До этого времени ты в первый раз не перекинешься. Время есть.

— Для чего? — спросила я.

— Время погоревать.

Я отвернулась от сочувствия, от жалости в этих глазах. А, черт!Все равно не верю.

— А анализ крови? Он должен был бы сказать, да или нет.

Ответила Черри:

— Волчья ликантропия проявляется в крови в срок отдвадцати четырех до сорока восьми часов, иногда до семидесяти двух.Леопардовая, как и для других больших кошек, может быть обнаружена в крови всрок от сорока восьми часов до восьми суток. Сейчас анализ крови ничего непокажет.