— Евх, сможешь остановит ему кровь?

— Эй, а кто мне теперь зашивать кафтан будет? А ну…!

Ввел Теодор и телесные наказания — плети — за мелкие провинности. И смерть — за все остальные. В армии требовалось безусловное подчинение дисциплине, и люди должны были знать, что просто так законы обойти нельзя. Что не будет пощады тем, кто осмелился поднять руку на своего командира или тем, кто отвергнут долг перед своими братьями по оружию.

— Если стратиот во время битвы или сражения покинет свой строй или банду и выбежит раньше с места, в котором он был размещен, и будет снимать доспехи с мертвого врага, убитого другим, или опрометчиво устремится в преследование других врагов, — читал Теодор оп памяти тексты старых законов. — такого мы повелеваем наказать смертной казнью как ослабляющего строй и тем самым причиняющего ущерб своим товарищам и все, что им взято, как и следует, изъять и передать казне турмы. Если же учитывать снисхождение, то пусть он будет или побит плетьми, или лишен военной службы…

И раз уж есть такие законы, их следовало соблюдать.

Бывали такие истории, что надолго отпечатались в памяти…

Каждую весну, когда земля отходила от зимы и природа расцветала новой жизнью, самые беспокойные молодые люди устремлялись в горы, чтобы превратиться в своем представлении в бравых воинов — гайдуков. Их банды, объявленные вне закона, возмещали старые обиды, нанесенные их семьям и близким. И не только сарацинам… Под руководством выбранного лидера, избранного воеводы, они проводили ночные набеги с гор, карая своих мучителей, сжигая дома и уводя скот. Пленного гайдука ожидала медленная и мучительная смерть — их сажали на кол на перекрестках, подвешивали на железных крюках. Сарацины с наслаждением провозили отрубленные головы гайдуков через балканские селения, чтобы предостеречь тех, кто собирался сбежать в леса и горы.

Из ближайших подконтрольных поселений в Копсис, в их развалины, крепости пришли несколько парней, по их заявлениям воевать с сарацинами. Ночь выдалась холодная — лил дождь, ветер пронизывал до костей, люди жались под ещё малым количеством крыш, большинство дров отсырело, и они нещадно дымили. Поэтому, когда один из этих парней, убоявшись трудностей и будущей жизни заявил что передумал и хочет вернуться домой, то его поставили перед фактом — или остаётся, или вешают как дезертира. Никто и ведь изначально его сюда не звал.

По этому поводу Теодор счел нужным собрать всех и обратиться к отряду с речью. Протодекарх, глядя всем в лица, тогда сказал:

— Вы сами пришли сюда! Каждый из вас!

Вы теперь солдаты Империи. А это значит, что теперь вы ответственны за великие традиции легионеров прошлого! И все законы, тем более законы, принятые в военное время, распространяются на вас. Повторять не буду. Пришел в лес — значит, выбрал сторону, встал под знамёна — должен стойко стоять до конца. Ушел самовольно — значит стал дезертиром, предателем! Значит сам себя к позорной смерти подвел. Конечно, можно погибнуть и на Империи. Но это служба почетная, славная, и по достоинству окупается! Поэтому я спрашиваю первый и последний раз — кто хочет домой?

Пристыженные новички молчали, глядя на носки своих обмоток.

Теодор продолжил:

— Мы находимся среди земель, по которым ходят враги. У сарацин много сил, множество людей — во много раз больше, чем у Империи! Мы должны воевать умением, нас поддерживают все страны вокруг. Но если решим смалодушничать, отступить и сдаться, то все погибнем. Погибнет и наше государство, исмаилиты будут торжествовать! Мы воюем насмерть! В этой войне или мы — их, или они — нас.

Встретили ромеи однажды и нескольких юношей, что пошли в горы, чтобы продолжить дело отцов и дедов, стать гайдуками. Только увидев, что основу отряда составляют имперцы, они взвыли:

— Мы не будем подчиняться ромеям! Мы создадим новое вольное болгарское царство!

Им надавали пощечин, приводя в чувство:

— Хочешь сражаться? Убивать врагов? А видели ли вы смерть? Ну-ка, вот — иди и убей сарацина: вон он.

Вывели одного из появившихся к тому времени пленных воинов-албанцев, хумбараджи. Бородатый, горбоносый воин, что до этого стоял орлом, презрительно посматривая на всех, понял что хотят сделать и сжался, слезы поткли по немытому лицу. Он плакал, заглядывая, в глаза юноше, прося сохранить ему жизнь:

— Не ме убивай, млади войн! Ще платя откупа, кълна се в мама! Ако искаш, ще ти бъда слуга!

Задрожали руки юноши, из которых выпал нож.

Но надо дать им должное — в будущем у них ещё появился шанс стать настоящими воинами, не боящимися крови.

Антоний, один из солдат-ромеев, начал подводить всех. Во время посещения селений он задирал мужчин, приставал к женщинам, уходил без спросу из крепости, всячески обсуждал задачи, которые ему ставили, не спешил их выполнять. Однажды ночью, когда должен был стоять на посту, он самовольно ушёл, вернувшись уже к полдню. А позже к нам пришел чорбаджи с несколькими мужчинами, рассказавший о том, что он изнасиловал одну одинокую вдовицу. Антоний и не отрицал этого. Однако пояснил, что не за просто так воспользовался ею, а оставил серебра.

На общем собрании ему вынесли приговор — казнь.

Встретив такое единодушие от всех, взглянул на всех бешеными глазами. Мог бы — убил бы окружающих одним взглядом.

Антоний озлился, попросился покинуть лагерь, а когда ему отказали, обосновав тем, что он может пойти к сарацинам и продать бывших товарищей. А потом и вовсе он кинулся прочь, но его тут же схватили, несмотря на то, как отчаянно вырывался.

— Нашелся защитник вшивых крестьян… — дрожал голос преступника, когда его поставили перед Лемком. — Что же, будь по-твоему. Но раз решил избавиться от меня, то давай, исполни мою последнюю волю — не хочу быть повешенным! Стреляйте меня! И стреляй ты сам.

Теодор, взяв свой янычарский мушкет, сам, без сопровождающих вывел насильника из крепости к длинному полузаросшему кустарником оврагу.

Антоний смотрел с вызовом, скаля свои крепкие белые зубы и даже вроде как бросился на Теодора в самый последний миг — когда огонь уже коснулся пороха на полке. Пуля оказалась быстрее — она прошла ему сквозь грудь. Крича, он упал на траву. Кровь быстро пропитывала одежду, алмазной росой оседая на траве. Он долго не умирал, бил руками и ногами, хрипел и задыхался. Теодор начал заряжать вновь мушкет,