— Сестренка. Ты слышишь… ты понимаешь, что они говорят?

— Нет. Что?

— Они имеют виды на нашу невинность.

— Ты на самом деле их понимаешь?

— Ну.

— Ой. Минуточку… Я, кажется, тоже.

Пейзаж сменился еще пару раз, и предпоследний из них былпрокаленной каменистой или даже шлаковой пустыней, причем стояла ночь, чернаяюжная ночь, от земли шел удушливый жар, пахло серой и углем, и я еще подумал: акак же здесь днем? — и половинка луны над горизонтом висела багровая,подрагивающая, как желе… Эльфийки наши подобрались, шли сторожко, с наложеннымина тетивы стрелами — видимо, кто-то опасный таился за выжженными скалами. Но иэто миновало, и мы оказались на берегу классического карельского озера то липеред рассветом, то ли сразу после заката. Тонкие розовые облака висели впрозрачном бездонном небе…

У самого среза воды горел огонь в каменной чаше, а на песке,сильно накренившись набок, лежали две лодки с непривычно высокими носом икормой. Очертаниями они напоминали папирусные ладьи древних египтян, но сделаныбыли из тонких, идеально подогнанных досок, причем не просмоленных, а, как мнепоказалось поначалу, провощенных. Две совершенно юные девицы с луками радостновыскочили из воздуха и поклонились Маринке.

— Бенефис, — сказал я.

Она не удостоила меня даже движения брови.

Лодки моментально спустили на воду, оснастили вытащенными содна швертами, поставили мачты, развернули паруса… Откуда-то взялся — я невидел, как его поставили, — мосток, к которому уже оснащенные лодкипричалили с двух сторон. Маринку почтительно ввели на одну, размером побольше ис огромными голубыми глазами, нарисованными на бортах поближе к носу; нас же сШарпом спихнули в другую, поменьше и с глазками маленькими, красными,поросячьими, а также с кабаньими клыками, прорисованными с большой любовью.Петли с шей у нас сняли, но руки не развязали, велели сидеть тихо, чинно и неболтать, а разговаривать лишь по строгой необходимости.

После чего было сказано слово, подул ровный ветер, и лодки,чуть кренясь, понеслись по озерной глади.

Посвист ветра, шелест парусов, шорох воды под днищемскладывались в мелодию, которая мне и раньше, с самого детства, иногда снилась,и снится теперь каждую ночь, но я ее, проснувшись, воспроизвести не могу…

Вы не поверите, но я задремал. Проснулся от грубого тычка —в самый шрам на боку, — и за эти мгновения пробуждения мне успелопочудиться, что я попал в плен к духам и меня тащат копать чудовищной глубиныколодец. Я знал, что подохну в этом колодце, как до меня подохли уже десяткидругих…

Огромной глубины колодец наш развед взвод действительнонаходил, но это было года за три до меня, я знал о нем только по рассказам. Таки не выяснили тогда ни кто его строил, ни с какой целью. Разные выдвигалисьпредположения, в том числе и самые бредовые. Триста метров вниз, лопатами икирками… для чего?

Вот это мне и почудилось. Причем я откуда-то знал ответ —для чего. Но, естественно, не запомнил.

Пхнула меня огромных размеров бабища с идиотской ухмылкой наплоском лице, которое показалось мне странно знакомым. Ей бы в самый раз пошлителогрейка и резиновые сапоги, но нет, одета она была с головы до ног в чернуюкожу, даже шапочка была кожаная, похожая на купальную. На руке висел хлыст.

— Встал пошел сам, — сказала она. Голос былнепропорционально писклявый.

Я обнаружил, что руки у меня развязаны. Кряхтя, яраспрямился и стал выбираться из лодки. Ни Шарпа, ни Маринки нигде не быловидно, зато любопытствующих эльфиек набралось с небольшой стадион. Лодкапричалена была к этакой бревенчатой набережной — частокол из ошкуренных ипроморенных до цвета и твердости меди стволов толстенных лиственниц возвышалсяиз воды метра на полтора, удерживая на берегу от сползания чистейший бело-розовыйпесок, — и на этом песке, все босые, стояли с полсотни эльфиек всехвозрастов и сложений и одетые по-походному, как наши пленительницы (узкиештаны, рубашка, жилет или короткая куртка), были буквально наперечет;большинство же предпочитало сарафаны, платья, юбки с блузками и дажелегкомысленные шортики и топики; никакого единообразия моды я не заметил.

— Где мои друзья? — спросил я толстуху в черном.

— Потом, — пискнула она. Выбралась следом за мной излодки и тычком в спину задала направление и скорость. Она была выше меня наголову и раза в два тяжелее.

Любопытствующие образовали коридор, по которому меня ипровели. От девушек хорошо пахло, но я не мог понять выражения их лиц.

Пляж кончился, начался лесок — или, пожалуй, сад. Неплодовый. Чисто декоративный. Со множеством ветвящихся дорожек. Большую частьрастении я не то что не знал по именам — я их видел впервые в жизни.

Потом я понял, что это не сад, а поселок, и кусты и деревьявокруг меня не что иное, как дома. Вернее, шатры. Это стало ясно, когдаструящийся занавес из тонких ветвей и длинных серебристых листьев вдруг самсобой раздвинулся и передо мной возникла эльфийка более странного облика, чемвсе предыдущие. У нее было скуластое, очень бледное и с россыпью веснушек,образующих этакую своеобразную венецианскую полумаску, лицо, неестественнобольшие миндалевидные глаза с зеленоватыми радужками, длинные темные ресницы,темные узкие нервные брови, множество тончайших морщинок у уголков рта иуголков глаз, но ни единой на лбу; губы тонкие, темные, четко очерченные, снамеком на постоянную ехидную усмешку; волосы густые, светло-русые, спередистриженные едва ли не под ежик, сзади собранные в толстенный и длинный, нижелопаток, хвост. Одета она была в длинный расшитый кафтан цвета тусклого золота,чуть более темные штаны и болотного цвета сапоги, тоже расшитые сложнымибогатыми узорами…

Я ее потом сфотографировал, поэтому и могу описать такподробно.

— Маара, довольно. Теперь жди здесь, — сказалаэльфийка моей гороподобной провожатой. — Идем, поросеночек. Послушаем, чтонам пропоешь ты…

Маринка с большой неохотой рассказывала о том, что с нейпроисходило, и я ее понимаю, есть вещи, о которых вспоминать тошно, арассказывать вообще невмоготу, так вот, многое из перенесенного Маринкой —именно такое. И я даже подумывал, а не проявить ли мне такт, вежливость,снисходительность и прочую политкорректность — да и сделать вид, что я всезабыл, ни до чего не догадался и ничего не записал по горячим следам. Но потомрешил, что это будет нечестно. Даже не знаю перед кем. Перед Ильей, может быть.Которого в результате как бы и не было совсем…

Еще на середине озера лодки разделились: большая иголубоглазая поплыла прямо, а с поросячьими глазками и с Шарпом и мной на бортувзяла правее. «Почему?» — спросила Маринка, и ей сказали, что мужчин туда, кудавезут ее, не допускают ни в каком виде, так что нам пока придется пожить наНечистом острове. «И как долго?» — спросила она, на что получила ответ, чтопонятия «долго», «коротко», «вчера», «завтра», «который час» и подобные им наОзере и в его окрестностях вообще бессмысленны — здесь есть лишь вечное«сейчас». И если Хозяйка (поклон) вдруг решит вернуться в Темный мир, то онаокажется там в любое желаемое для нее время. Но после того как она все узнает,она вряд ли пожелает возвращаться.