– Пойдемте гулять, – неожиданно для самого себяпредложил он. Фразы выходили круглые и простые. – Если хотите, станемпросто друзьями. Не обязательно же нам жениться, в конце концов.

Он постарался стряхнуть с себя наваждение.

– Правда? – спросила она, утерев нос рукой, как делаюдети, когда им обещают что-то интересное.

– Конечно, правда. Поживете у меня просто как друг,отдохнете, наберетесь сил и мужества. А потом вернетесь в свой Орехов.

Он сказал и тут же подумал, что Орехов находится совсемнедалеко, и это отчего-то его утешило. Словно короткое расстояние моглосблизить их само по себе.

– Дима, вы такой хороший, – сказала она, и в глазах еепоявился живой блеск – какой-то новый, освобожденный.

«Она освободилась от обещания выйти замуж, – понялАстраханцев. – Теперь она раскована и понастоящему пьяна именно этойсвободой». Он подумал, что прогуляться будет совсем неплохо. На улице поднялсяветер, словно чувствуя, как он нужен сейчас, и понесся вдоль домов, похлопываяладонями по оконным стеклам.

Они быстро и бурно собрались и вышли на улицу. Люба взяласвоего спутника под руку. Астраханцев испытывал такое блаженство, водя ее побульварам, завлекая в кафе и магазины, читая ей стихи и рассказывая о ничего незначащих пустяках, что сам диву давался. Ну и пусть она его не любит! Зато емус ней хорошо, и этот день он потом наверняка будет еще долго вспоминать.

Он купил ей шарф, потому что к вечеру стало холодно, абольше потому, что шарф ей понравился, – скрывать она ничего не умела,совершенно по-дурацки не умела, его это даже злило: мир не всегда дружелюбен, икак она собирается защищаться? Потом он вдруг вспомнил, что ей не двадцать лет,хотя выглядела она, по его мнению, невероятно молодо.

Когда стемнело и Люба стала жаловаться на зверскуюусталость, он повел ее в ресторан и накормил так, что потом тащил домой почтичто волоком. Снимая с нее в прихожей пиджак и глядя в ее слипающиеся глаза, онраздувался от самодовольства, потому что ему все-таки удалось взять контрольнад ситуацией и сбить с Любы то жуткое дневное отчаянье. Она будет спать ночьюкак убитая, это точно.

Он расстелил для нее диван и положил одну подушку на самуюсередину. Люба пробормотала слова благодарности и закрыла за ним дверь на ключ.Замок сухо щелкнул, возвращая Астраханцева к реальности. Он ушел к себе вкабинет и стал бродить туда-сюда, прокручивая в голове весь сегодняшний день –фантасмагорический! Когда в квартире что-то шуршало или тихонько стукало, онвскидывался, отчаянно прислушиваясь. Вдруг Люба уже собрала свои вещи икрадется к выходу? Вдруг он все же упустит ее?

В конце концов, не в силах справиться с гложущимбеспокойством, он взял плед, свернул его в несколько раз и устроился на полу вкоридоре, прислонившись спиной к двери. И почти сразу же уснул, время отвремени просыпаясь, выпрыгивая из одного сновидения и тотчас погружаясь вдругое.

Солнце поднялось уже высоко, когда Люба проснулась, наделахалат, сунула ноги в тапки и повесила на плечо полотенце, намереваясьотправиться в ванную. Астраханцев свалился ей под ноги, когда она внезапнораспахнула дверь. Люба ахнула и отпрыгнула в сторону. Он немного полежал наспине, глядя на нее снизу вверх туманными глазами, потом улыбнулся и сказал:

– Вы лохматая, как ведьма.

– Я чувствую себя голым, – сдавленно сказал Грушин,глупо дергая край простыни и тщетно пытаясь прикрыться.

– Ты и есть голый, – пробормотала Люда, вытянув ногу ипотрогав пальцами его спину.

Он взвился как ужаленный, завертелся на месте и, подбирая спола по одной свои брошенные впопыхах вещи, принялся одеваться с такойскоростью, словно кто-то собирался сожрать его живьем и непременно без одежды.

Люда приподнялась на локте и наблюдала за ним, нахмуривброви.

– Ты чего? – спросила она удивленно. – Кудатоторопишься? Сегодня же воскресенье.

– Я... Я не знаю, как я здесь оказался.

– В каком смысле? Ты же дома.

– Не знаю, как мы оказались в одной постели, – пыхтя,ответил Грушин, глянув на нее изпод локтя, потому что в тот момент как разнатягивал на себя штаны. Наткнувшись взглядом на ее грудь, он зажмурился, игустой румянец хлынул к его щекам.

– Чего ты не знаешь? – прищурившись, переспросилаЛюда. – Ушам своим не верю.

Лежать в расслабленной позе ей больше не хотелось, и онасела на кровати, натянув на себя одеяло.

– Мы только вчера познакомились, – торопливо объяснилон, стоя к Люде спиной и воюя со скользкими пуговицами рубашки. – Яполагал, что мы станем привыкать друг к другу постепенно, по шажку продвигаяськ серьезным отношениям. Я думал, что чувства должны вызревать, как плоды, прямона ветках. А мы с тобой сорвали их недозрелыми и хотим, чтобы они сделалисьвкусными прямо так – без солнца, без соков, без ничего!

– По-моему, у тебя истерика, – заметила Люда, свешиваяноги с кровати. – Господи, помилуй, какие плоды? Дай мне какой-нибудьхалат.

– У меня нет халата, – страшным голосом сказалГрушин. – Вернее, у меня есть халат, но это мой халат. Я еще не готовделиться халатом с кем бы то ни было!

– Так, – сказала Люда, изо всех сил пытаясь собраться смыслями. – Короче говоря, ты жалеешь о том, что произошло?

– Да, я жалею о том, что произошло.

– Прямо кино! Скажи хотя бы, что тебе было со мной хорошо.

Она хрипло рассмеялась. Однако в груди – там, где сердце,стало отчего-то очень тяжело, будто ее телу давал пульс и силу холодныйбулыжник.

– Люда, мы должны вернуться на первоначальныепозиции, – сказал Грушин суровым тоном. – Пусть все будет так, какраньше. До того, как нас охватило... это!

– Это, – повторила она, покусав нижнюю губу. –Самое занимательное определение из всех, что я когда-либо слышала. Хорошо,давай вернемся на первоначальные позиции, я не против.

Он живо обернулся к ней – она держала одеяло подподбородком.

– Серьезно? Ты согласна? Ты даже не представляешь себе, какя рад.

– Больше ничего не хочешь мне сказать? – спросила она,покусывая изнутри щеку, чтобы случайно не заплакать.

– Нет, больше ничего.

– Полагаю, мне стоит вернуться к тому, с чего яначала, – к очищению квартиры, – сделала вывод Люда. – Мнепонадобится опрыскиватель для цветов и, наверное, какая-нибудь рабочая одежда.У тебя есть старый спортивный костюм? С которым ты готов расстаться?

– Он будет тебе велик, – ответил Грушин, испытываясумасшедшее смятение чувств.

Его тошнило. Ночью ему было так хорошо... А сейчас сталоочень плохо. Ему хотелось бежать прочь из дому, перестать думать, перестатьчувствовать...