что ей сложно приспособиться к жаре, что от влажной погоды ее тошнит и кружится голова, да еще и смена часовых поясов сказывалась. Местные жители легко определяли, что она и ее братья не местные: с годами в их вьетнамский язык проникли нотки английского. На второй день, когда она вместе с дочерьми покупала бань бео[27] у уличной торговки, та поинтересовалась, откуда они родом.

– Вунгтхэм, – ответила Ань. – Но сейчас мы живем в Лондоне, в Англии.

Женщина улыбнулась и сказала:

– Значит, вы бросили свою страну. – В ее голосе не было ни горечи, ни злобы, а только констатация факта, который не подлежал обсуждению.

Ань не нашлась что ответить: эти слова словно бы ударили ее обухом по голове. Она лишь улыбнулась в ответ и из чувства вины протянула продавщице еще 20 000 донгов, сказав, чтобы та оставила сдачу себе. На вопрос Лили, о чем они говорили с той женщиной, Ань ответила:

– Да ничего особенного, она просто спросила, откуда мы приехали, и сказала, что ты очень красивая.

Ань все виделось иначе: она – жертва, а ее семья – обделенная, брошенная своей страной, точнее, всем миром. Она не задумывалась о том, что роли могут поменяться местами, что другие люди станут воспринимать это иначе – считать, что она сбежала из своей страны на Запад и вернулась сорок лет спустя с семьей и богатством, показной кучей донгов в сумочке, с кожей, отвыкшей от местного климата. На мгновение ей стало стыдно за то, что она отвернулась от земли, которая ее породила, стыдно за то, что она чувствует себя чужой и что с ней обращаются как с чужой. Уличные торговцы ходили за ней и Томом по пятам, пытаясь продать им свежие кокосы или шляпы нонла[28], не делая разницы между ней и другими туристами. Пожалуй, с Ань они вели себя даже более настойчиво, используя ее знание вьетнамского в качестве оружия, рассказывая душераздирающие истории о сыновьях, которых они пытались пристроить в колледж. И как любой другой турист, она сдавалась и соглашалась на уговоры, покупая больше шляп, свежих кокосов и манго, чем могла унести, – чувство вины толкало ее к тратам.

На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, ее семья и Тхак спали, а она ела суп фо на завтрак в отеле со своими братьями. Они будто снова очутились в Кайтаке: опустив головы, мальчики ели рисовую кашу в светлой столовой перед уроками, Ань сидела напротив них, и Тхань жевал с открытым ртом. Он созванивался по «Фэйстайм» со своими детьми и женой, в Лондоне было время обеда[29].

– Я соскучился, – признался он, нежно улыбаясь в экран.

У Миня было то же отсутствующее выражение лица, как в подростковом возрасте, и Ань винила в этом ранний подъем и смену часовых поясов.

Изменилось все и ничего. Братья по-прежнему были ее бременем и ее гордостью, и она по-прежнему стремилась защитить их. Как и прежде, она старалась скрыть от них свои переживания, только теперь братья были старше, мудрее и могли уловить, если ее что-то беспокоит: взгляд становился пустым, пальцы судорожно теребили скатерть.

– Что случилось? – спросил Тхань, отложив в сторону телефон.

Ань рассказала им об уличной торговке, пытаясь перевести все в шутку, как будто это было пустяком.

– Она просто завидует, – сказал Минь, пожав плечами. – Мы никоим образом не бросали свою страну. У нас не было выбора, Ань. – Эти слова удивили ее. Она всегда считала, что он больше всех возражал против плана, что принимал отца за идиота, который посадил их в лодку. Видимо, на ее лице отразилось замешательство, потому что Минь продолжил:

– Знаешь, почему Дук и Ба приехали одни в Великобританию? Потому что представители власти однажды ночью ворвались в их дом и забрали его родителей в исправительный лагерь. Дуку удалось остаться в живых только потому, что он был достаточно маленьким, чтобы спрятаться в шкафу на кухне. А Ба пощадили, потому что она была пожилой, – с пренебрежением бросил он. – Якобы из уважения к ней. – Он сделал глоток супа, пережевывая лапшу. – Неужели вы не понимаете? Правительство наседало на любую семью, которую хоть как-то подозревало в сопротивлении коммунизму. А Вунгтхэм – недалеко от юга, и им было отлично известно, что у нас есть родня в Соединенных Штатах: все эти письма от Нама и преподавательская деятельность отца… Мы наверняка были среди первых в их списке.

Конечно, Ань знала это. Она помнила разговоры шепотом, исчезновение соседей, отстраненное и нервное поведение родителей. Не паранойя отца привела план в действие, а реальное положение дел. Это было не дезертирство, а отчаянная попытка выжить.

– Мы ничего не бросали, – сказал Тхань. – Мы делали только то, что должны были делать, чтобы остаться в живых.

После стольких лет пришел черед брата защищать ее. Чувство стыда никогда не покидало Ань, но в основном она гордилась тем, что они выжили, что им удалось создать себе жизнь из ничего. Да, они не стали докторами, инженерами или миллионерами, и какая-то часть ее души всегда будет желать достижения этих высот. Но они взобрались на гору, преодолев немыслимые препятствия и избежав гибели, и, оглядываясь назад, Ань понимала, что это был действительно головокружительный подъем.

* * *

Они так и не решили, как поступить с прахом. Думали о том, чтобы развеять его, вернуться в Вунгтхэм и сделать это там. Но ни Ань, ни ее братья не испытывали никакого желания возвращаться в родную деревню – место, о котором они так часто вспоминали в юности. Оказалось, что они тосковали не по ней, а скорее по жизни, которую могли бы там прожить. Теперь в Вунгтхэме их ждал лишь призрак той жизни, детства и войны. Поэтому они не отправились туда и не развеяли там прах: Вунгтхэм больше не был их домом. Дом был там, где они были вместе, живая семья, оставшиеся в живых. Они поместили прах в шесть урн, две большие, красные, с золочеными украшениями – для родителей, и маленькие деревянные для братьев и сестер. В аэропорту они попрощались с Тхаком: он возвращался в Нью-Хейвен, пообещав поддерживать связь и навестить их на Рождество.

– О, чуть не забыл, – сказал он. – У меня есть для вас подарок. – Он достал толстый конверт из ручной клади и протянул его Ань. – Я нашел это в старом офисе моего отца. Думаю, он их там прятал, но они по праву принадлежат вам.

В конверте была дюжина фотографий ее семьи: