беспамятства. Они не скрывали своей ненависти и страха, и Ань осознавала, что они выплескивают эмоции на нее и ее семью. Осознавала, но продолжала убеждать себя, что в этом нет ничего личного. Просто они не умеют по-другому. И все же она не могла не обижаться на них, помня, через какие трудности ей пришлось пройти, чтобы достичь того, чего она достигла, добиться признания своего права находиться в этой стране. Она не украла ничью работу, не нарушила закон, соблюдала все правила и была образцовой гражданкой, и тем не менее все, что в ней видели окружающие, – что она другая. Ань пыталась сосредоточиться на чем-то хорошем: думала о своих соседях, которые каждые несколько недель оставляли на ее пороге буханку свежеиспеченного хлеба, или о продавце из продуктовой лавки, который летом угощал ее детей мороженым, даже сейчас, когда они уже выросли. В мире есть добро, рассуждала она про себя. Да, в нем много добра, нужно только повнимательнее присмотреться.

* * *

Том взял на себя барбекю, и к ее возвращению домой угли были готовы, огонь – разведен. Дук вместе с ее братьями пил пиво в саду. Жена Тханя присматривала за крутящимися повсюду детьми, удерживая их подальше от огня. Ань вынула цветы из обертки и поместила их в высокую стеклянную вазу, налив туда воды. Лили поставила вазу на обеденный стол: «Очень красивые цветы, мама». Уилл помог разобрать сумки с продуктами, и они вместе начали готовить: он приправлял солью и специями говядину и свинину, а она нарезала кабачки и перец тонкими ломтиками. Лили и Джейн накрывали на стол, стараясь удержать на весу стопки тарелок, а затем относили порции мяса отцу, чтобы он пожарил его на огне.

Тхань прихватил с собой гитару – сыграл кое-что из «Битлз», Франсуазы Арди и Элвиса Пресли, его дети подпевали, а Минь и Дук наблюдали за всем этим, с улыбкой потягивая свое пиво. Запах запеченного мяса поднимался от гриля и разносился по всему саду, пока Том усердно раздувал пламя так, чтобы дым шел в другую сторону от гостей. Ань поставила на стол соус «Магги» и миску чипсов и налила себе апельсиновый сок. «Мама, хватит уже суетиться, – попросила Лили, придвигая ей стул. – Посиди с нами».

* * *

Разглядывая эту сцену, Ань думала о своих родителях, о Май и Вэн, о Дао и Хоанге, покоящихся на алтаре в ее гостиной, о лонганах и апельсинах, окружающих фотографии в рамках, где сняты ее близкие и Ба. Она думала о женщине, которая подарила им рамбутаны в Хайнане, о своих соседях по лагерю, об Изабель и миссис Джонс, о Софи и о семье Эванс. Она думала о том, что все они, должно быть, уже в преклонном возрасте, возможно даже умерли, а она жива, жива и здорова, ее дочери и сын строят собственную жизнь, ее муж жарит стейки и свиные отбивные для всей семьи в саду, где цветут розы.

И думала: как же все-таки замечательно быть живой.

На днях я перечитывала «Белый альбом» Джоан Дидион. И хотя ее самым известным сборником эссе считается «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме», я все-таки предпочитаю именно «Белый альбом», который посвящен Калифорнии конца шестидесятых – начала семидесятых годов. Каждый раз, когда я читаю эту книгу, мне хочется окунуться в бассейн, где тень пальм охлаждает палящее солнце. Первое эссе начинается фразой «Мы рассказываем себе истории, чтобы жить», которая стала настолько культовой, что ее популярность затмевает ее значение. Этот текст был написан сразу после убийства Шэрон Тейт членами секты Чарльза Мэнсона. В нем Дидион описывает Голливуд, пропитанный паранойей и пессимизмом, Голливуд, который осознал собственную смертность, осознал изобилие наркотиков и алкоголя.

Всего несколько недель назад мы с мамой смотрели «Однажды в Голливуде» Квентина Тарантино. В фильме он дает альтернативную реальность Голливуда, где последователи Мэнсона в последний момент решают убить не Шэрон Тейт, а ее соседей. Но соседи сопротивляются, и в итоге потенциальные убийцы погибают в классическом стиле Тарантино – их загрызает собака, тела сгорают в пламени огнемета, а Шэрон Тейт и ее друзья остаются живы. «Это слишком жестоко, – сказала мама, прикрывая глаза кружкой с дымящимся чаем, когда убийцы молили о пощаде. – В следующий раз выбирай фильм, где никто не умирает». Меня больше беспокоило то, как в фильме был изображен Брюс Ли, – высокомерный и глупый, бессмысленная карикатура, нарисованная белым человеком.

На следующий день мы отправились на прогулку по Гайд-парку, чтобы посмотреть на Розовый сад. Пыльца растревожила мамину аллергию: ее глаза покраснели и начали чесаться, появился насморк, но мама все равно задерживалась перед вишневыми деревьями и фонтанами, прогуливаясь неторопливым шагом. «Это мое любимое время года, – сказала она. – Сезон обновления». Несколько часов мы бродили по садам, а затем по Лондону, бродили почти безмолвно, лишь изредка возникали вопросы о моей диссертации («Ты уверена, что профессора философии еще кому-то нужны?»), комментарии о новом парне моей сестры («Этот мне нравится больше, чем предыдущий») или личной жизни Уилла («Когда же он уже сделает ей предложение?»).

После чего мы отправились в ресторан вьетнамской кухни в Чайна-тауне, где заказали фо и бань сео[33]. «Мы такие ели во Вьетнаме, помнишь? Моя мама иногда готовила их для нас, – сказала она, подцепив палочками блинчик с креветками. – Правда, у нее получалось вкуснее, хотя и эти не так уж плохи». Я заказала пиво, на что мама состроила гримасу, все еще не привыкнув к тому, что я пью: пиво было напитком ее братьев, а до этого – отца. Домой мы отправились на такси, и к нашему возвращению папа уже собирался ложиться и встретил нас в пижаме. Я пожелала им обоим спокойной ночи, пока он кипятил воду для травяного чая, и села за свой стол работать.

«Мы ищем проповедь в самоубийстве, социальный или моральный урок в убийстве пяти человек, – продолжает Дидион. – Мы полностью живем, особенно если мы писатели, навязыванием линии повествования разрозненным образам».

Мы заполняем пробелы. Мы находим истории в каждом маленьком моменте и охотно собираем их. Мы воображаем, что неизвестность – не самый худший сценарий, и пытаемся найти смысл в бессмысленном. Мы ищем «просветы», «почему», «что если» и «что должно было быть». Мы пытаемся решить головоломку, части которой разбросаны во времени, пространстве и в самых глубоких уголках нашей памяти. Как это лучше сделать, переработать наше прошлое или просто переписать его?

Меня парализует мысль о том, что