свадьба отца и матери, играющие вместе кузены, братья и сестры, семейные ужины и праздники. Ань внимательно разглядывала каждую фотографию, пока не дошла до самой последней в стопке. Перед ней был снимок, на котором вся семья сидела на диване во время их последнего совместного тета, – та самая фотография, которую Тхань в гневе разорвал так много лет назад.

– Твой отец всегда присылал нам фотографии, мы тогда еще были маленькими. Он очень гордился вами.

Ань с трудом выдавила из себя «спасибо», слишком переполненная эмоциями, чтобы хоть что-то сказать. Вместо этого она еще раз обняла Тхака и прижала фотографии к груди, стараясь не намочить их слезами. В самолете она показала их своим детям.

– Это ваши бабушки, дедушки, тети и дяди, – объяснила она. Уилл взял первую фотографию, на которой Май и Вэн держались за руки.

– Они похожи на Лили и Джейн, – заметил он.

– А ты похож на него, – сказала Лили, показывая Уиллу фото маленького мальчика в синем аозае, слегка великоватом ему, со строгим и одновременном застенчивым выражением лица, в левой руке мешок с шариками, за спиной – баньяновое дерево.

– Это Дао, – сказала Ань. – Здесь ему, наверное, лет пять или шесть.

* * *

Ань, Тхань и Минь везли прах в ручной клади до самого Хитроу, где было решено, что они по очереди будут передавать его друг другу. Минь взял урны первым, так как был старшим мужчиной в семье. Ань не могла не надеяться, что это повлияет на него, ограничит потребление алкоголя и все остальное, чего ему не следовало делать.

– Ты будешь заботиться о них, но не забывай, что и они теперь заботятся о тебе, – сказала она Миню, веря, что он поймет смысл этих слов, но он лишь рассеянно кивнул, не вникая в них.

Они попрощались у стоянки такси: Ань села в машину с детьми, а Том, Тхань и Минь отправились вместе на поезде.

– До скорого, – сказал Тхань. – Я привезу к вам детей, пока не кончились каникулы.

И вот теперь вся семья была в Лондоне, потому что Лондон был там, где были они, там, где они, был дом.

33

Дао

Меня охватила паника, когда я наблюдал, как они раскапывают мою могилу, но папа все объяснил.

Нас держали в коробках, и наши тела впервые полетели на самолете.

Странно наблюдать, как твое тело движется, но без тебя,

Словно видео с задержкой звука.

Но, увидев свой гроб, я осознал глубоко, как никогда,

Что меня больше нет на земле.

Мы прибыли в Сайгон в большой машине и в сопровождении траурной процессии. Мне казалось, что пришел наш звездный час, Май и Вэн были возбуждены не меньше меня.

Пусть я не могу чувствовать, но знаю, что в комнате было жарко.

Я видел: мой гроб в огне и тело мое вместе с ним

                                                  поглощало пламя.

И осталась лишь

Маленькая горка белоснежной пыли.

Мне больше не нужно

Скитаться

Или играть во что-либо.

Наступило время покоя.

Я больше не фантомная конечность.

Я всеми любимый брат Дао, ушедший так рано,

Я истинный предок.

Мы все еще окутаны покоем – иногда у Миня, иногда у Тханя, иногда у Ань, – таким глубоким покоем, что только запах благовоний может разбудить нас. И когда это происходит, я точно знаю, что меня ждет ужин – ужин из тушеной свинины с карамелью и яиц, лонганов и рамбутанов, спринг-роллов и тушенных с имбирем и луком креветок, бесуго[30] на пару и жареным вьюнком[31]. Наевшись до отвала, я в последний раз оглядываю комнату, смотрю на своих братьев и сестер, на родственников, племянников и племянниц, и меня переполняет чувство гордости. Я целую всех на прощание, прежде чем мы возвращаемся к нашему долгому сну.

34

Апрель 2022 – Пекхэм, Лондон

Это была первая неделя года, которая заявила о приближающемся лете, первая неделя, когда можно было оставить дома пальто.

Ань зашла в большой супермаркет «Сэйнсбериз» на улице Дог Кэннел Хилл. Блуждая среди бесконечных полок с товарами, она складывала в корзину креветочную пасту и устричный соус, стейки, свинину, перцы, кабачки. На кассе взяла цветы – белые розы и розовые лилии. Кассирша поинтересовалась, откуда она родом, и сделала это с таким неподдельным любопытством, что это вызвало у Ань скорее симпатию, чем раздражение. «О, Вьетнам! Моя любимая кухня. Я обожаю суп фо».

Конечно, она любит фо. Все теперь любят фо. Все любят бань ми[32], спринг-роллы и кофе по-вьетнамски. Сорок лет назад было не круто есть суп фо, Ань могла бы это подтвердить. Но сейчас она видела молодых людей, клерков и бизнесменов, уплетающих лапшу повсюду, от Сохо до Банка, от Брикстона до Ноттинг-Хилла. Вьетнамские заведения встречались везде: BánhBánh в Пекхэме, Green Papaya в Хакни, Viet Cafe в Кэмбервелле, Cây Tre в Сохо, House of Hô в Фицровии, Phat Phuc в Челси. Каждый день открывались новые места, одни хорошие, другие не очень. Ань оценит их с Биань и другими друзьями, которых она завела на швейной фабрике в Хакни много лет назад, с теми, кто преданно следил за ее жизнью, чьи дети выросли рядом с ее собственными.

Во время ковида они снова стали врагами, и стоило им оказаться поблизости, как люди натягивали маски со словами «Грип-Азный!». В новостях показывали, как женщин, похожих на нее, избивали без причины, как взрослые люди, покрытые синяками, плакали в шоке от волны ненависти и насилия, направленных на них. Она говорила об этом с Джейн, с которой сильно сблизилась за последние несколько лет: подростковый бунт дочери сошел на нет, с ней стало легче. Сначала она пыталась убедить Джейн: «Все в порядке. Я буду носить маску, чтобы люди не смогли понять, что я азиатка». На что Джейн ответила: «Мама, но ведь проблема не в том, какой у тебя рот». Некоторое время Ань страшила сама мысль о том, что ее родным придется выходить на улицу. Зимой она носила солнцезащитные очки и старалась помалкивать, чтобы не выдать свою азиатскую внешность и акцент. Но вскоре ей начало казаться, что о ее происхождении проговаривается каждая частица ее существа, даже то, как она ходит и держит сумку – словно у нее на лбу написано «АЗИАТКА».

Ань испытывала жалость к этим людям. Жалость к их невежеству, к заблуждениям, которые затмили им разум до