Саша? Саша?!

Лучшая из всех известных ему женщин. Единственная, кто непугал и не мучил его.

Он сел в машину, запустил двигатель и отъехал за угол.

Толстые пальцы сами по себе барабанили по рулю, и он вдругудивился, что у него такие толстые пальцы.

Леночка звала его жирной свиньей. Он и есть жирная свинья.Жирная трусливая свинья Он решительно достал телефон и набрал номер.

— Черный, — сказал он, когда ответили, — ты только меня неперебивай. Я тебе сейчас… расскажу.

Он рассказал все, что видел и слышал, и приказал Черновудумать. После этого ему стало еще хуже, чем было.

«Сейчас я приеду домой, обниму Ивана, подышу ему в макушку,и все будет хорошо. Все будет хорошо. И на все остальное мне наплевать, матьвашу! Наплевать…»

Едва открыв дверь в квартиру, он понял: что-то случилось.

С ключами в руках он замер, как насторожившаяся собака,которая верхним чутьем пытается уловить, что не правильно в окружающем еепривычном мире.

Первое, что было совершенно не правильно, — это то, чтогде-то хохотал Иван. Не рыдал. Не орал. Не бился в истерике, а хохотал.

Второе — не работал телевизор. Степан не слышал нисокрушительной стрельбы, ни политических новостей, ни воплей восторженныхзрителей.

И еще чем-то пахло. Чем-то таким, отчего у него вдруг сталопусто и гулко в животе и показалось, что он немедленно умрет, если не съестэтого… что так пахнет.

Забыв снять ботинки, зажав в кулаке ключи, осторожно, каксапер, боящийся нарваться на мину, он двинулся в глубь квартиры, заглядывая подороге во все двери.

В Ивановой спальне горел свет. Иван, по-турецки скрестивноги, сидел в кровати на одеяле и хохотал так, что время от времени заваливалсяна бок в приступе буйного восторга.

На полу, под торшером, тоже скрестив ноги, сидела — Степанзакрыл глаза и пошатнулся — прибалтийская крыса Инга Арнольдовна и читала влицах «Трое в лодке, не считая собаки».

«Этого не может быть. Я ошибся квартирой. Или домом. Илижизнью».

И еще он подумал: «Хватит. На сегодня мне уже хватитудовольствий. Я больше не вынесу».

— Добрый вечер, — проговорил он мрачно, — что тутпроисходит?

Развеселая парочка разом встрепенулась и замерла, одинакововытянув шеи.

— Папка! — завопил Иван. — Папочка приехал!

И кинулся ему на шею. Как правило, по вечерам он прятался задиваном.

Степан растерянно подхватил его, стукнув по спине портфелем,который он так и не догадался отпустить, и потерся щекой о золотистую макушку идаже чуть-чуть подышал в нее.

И ему стало легче.

— Прошу прощения за вторжение, — проговорила прибалтийскаякрыса сдержанно, — но у нас не было другого выхода.

— Как вы сюда попали? — буркнул Степан.

— Клара Ильинична не пришла! — заорал Иван ему в ухо изапрыгал на нем, как бандерлог на пальме, вцепившись руками и ногами. — Непришла, не пришла, не пришла!! И Инга Арнольдовна повезла меня домой!

— А мне нельзя было позвонить? — Он сам не понимал, что сним, почему он так злится, что хочет изобразить. Гнев? Неудовольствие? Все, чтоугодно, кроме того, что изобразить бы следовало, — благодарности. Все уже былоему ясно — произошел некий форс-мажор, и эта… как ее… Ингеборга этот форс-мажорликвидировала. Ну и спасибо ей большое!.. И до свидания!..

— Мы вам звонили, — сказала она все так же сдержанно, — и наработу, и на мобильный. На работе вас не было, а мобильный…

— Да, — перебил он, — знаю. Не отвечал.

Он вдруг так устал, что ему расхотелось жить. Вообще жить, ане только задавать вопросы и выслушивать ответы.

— Подожди, я руки помою, — сказал он Ивану и опустил его надиван.

Он вымыл руки, вышел из ванной, уселся за стол в гостиной ипотер лицо. Потом потянулся за телефоном.

«На удивление милый и общительный человек», — подумалаИнгеборга, глядя в его солдатский затылок.

— И что, Клара Ильинична совсем не пришла? — необорачиваясь, спросил он как бы в пространство, но, надо полагать, у нее.

— Пришла, — призналась Ингеборга, решив, что терять ей,кроме жизни, все равно нечего, — она пришла, час побыла с мальчиком, и я ееуволила.

Трубка упала из толстых пальцев и грохнулась на стол спротивным пластмассовым звуком.

— Представляешь, как здорово, пап? — спросил в дверях Иван.Он стоял, завернувшись в плед, который простирался за ним, как шлейф. Мордаха унего была счастливой. — Она больше не придет, мне Инга Арнольдовна обещала!Представляешь, пап?!

— Да, — согласился Степан, — представляю. Так, а теперьобъясните мне, что, в конце концов, произошло?

— Я уволила вашу няньку, потому что это никакая не нянька,а… — она поискала слово, — профессиональная садистка. Она даже двух слов неможет сказать спокойно. Она терроризирует ребенка, как будто это ее главнаязадача. Она его унижает, заставляет выполнять ее идиотские приказания…

— Да вам-то что за дело, черт вас побери?!

— Да не меня черт побери, а вас черт побери! У вас нежный,милый, душевный мальчик, а вы растите из него неврастеника и лгуна! И всепотому, что вам нет до него никакого дела!

— Значит, вам есть дело?!

— Мне есть!

— По какому праву вы вмешиваетесь в нашу жизнь?! Кто вас обэтом просил? Что вам здесь нужно? Хотите, я заплачу вам за доставку моегоребенка, и проваливайте отсюда! Только для начала верните на место мою няньку!

— Найдите другую няньку, если не хотите, чтобы ваш сынпропал окончательно! Во что вы превратили его жизнь?! Он ждет вас с работы так,как будто его должны выпустить из тюрьмы, а вы ничего не замечаете! Он совсемвам не нужен, бедный малыш, и вы даже не думаете о том, что ему плохо с этойженщиной!

— А с какой женщиной ему будет хорошо?! Где я ее возьму?!Вот завтра кто приведет его из школы? Кто даст ему поесть? Кто будет делать сним уроки?! А?! Я вас спрашиваю?!

— Вы заберете, и вы будете делать! Он ваш сын!

— Я не могу! Я работаю!

— Вы отец!