Впервые в жизни Ингеборга своими глазами увидела, чтоозначает выражение «отвисла челюсть».

У Павла Андреевича Степанова она не просто отвисла, а дажекак-то упала. И глаза стали круглыми от изумления, точь-в-точь как у его сына,когда тот удивлялся.

Ингеборга улыбнулась про себя.

— В отличие от этой вашей, Клары Ильиничны, которая успевалаабсолютно все, убираться и стирать я не смогу. Но могу порекомендовать вамхорошую женщину, которая убирается у меня. Думаю, что она вполне сможет двараза в неделю посещать и вас тоже. Если мне понадобится поехать на работу, ясмогу брать Ивана с собой или буду просить ее побыть с ним несколько часов. Онавполне надежна в отличие от вашей Клары. Если вас все это устраивает, я будуприезжать к восьми утра и уезжать, когда вы вернетесь. Вы будете платить мнетысячу долларов в месяц.

— Хоть две, — тараща на нее глаза, пробормотал Степан Онникак не ожидал такого поворота.

— Две — это слишком, — сказала Ингеборга высокомерно. —Тысяча — это тоже очень много, но я, по правде говоря, совсем не такрассчитывала провести это лето.

— Вы серьезно? — вдруг спросил Степан и посмотрел наИнгеборгу с изумлением. И от изумления даже выпустил ее сумку, за которую всеэто время почему-то крепко держался.

— Абсолютно, — храбро подтвердила Ингеборга.

Она-то как раз была готова к такому повороту событий.

Чего-то подобного она ожидала, когда бесстрашно вытолкалаидиотку Клару. Идиотка, едва влетев с деловым и чрезвычайно озабоченным видом вдверь квартиры Степановых, с ходу начала шпынять Ивана, а Иван с ходу началбузить, полез за диван и завывал оттуда несчастным трубным басом, а потом сталпопискивать, растравляя собственные раны. Всю жизнь Ингеборга считала себярешительной женщиной, но такой решительности она никак от себя не ожидала.

Никогда раньше она не сидела с детьми, тем более в ролидомашней воспитательницы, тем более когда за работу ей должен был платить такойужасный тип, как Павел Степанов. А если он станет придираться и будет вечновсем недоволен?

«Впрочем, — подумала она независимо, — он и так вечнонедоволен, и даже если он меня надует, я не умру с голоду. Зато если заплатит,в октябре я поеду не куда-нибудь, а на Мальдивы, и мне не придется ждатьочередного родительского приглашения и сидеть две недели у них на шее!»

— А вы точно не передумаете? — осторожно поинтересовалсяСтепан и вытащил у нее из пачки еще одну сигарету.

— Нет, — сказала Ингеборга, — не передумаю. Скажите, ПавелАндреевич, а вы всегда орете на своего сына, когда бываете не в духе?

Ингеборга была уверена, что он опять впадет в раздражение,однако Степан затянулся и помолчал, как бы прикидывая, стоит раздражаться илине стоит.

— Не знаю, — сказал он недовольно, — я не кричу на негоспециально, если вы спрашиваете об этом. Мы с ним друзья.

Стараемся быть друзьями.

«Хороши друзья, — подумала Ингеборга. — Один непрерывноорет, а второй от этого непрерывно плачет».

Впрочем, пожалуй, она понимала, что имеет в виду ПавелСтепанов.

У них была такая семья — отец и сын. Такая, и все тут.

Наверное, она была такой всегда, даже тогда, когда мать ещене ушла от них. Они ссорились, мирились, ругались и бывали недовольны другдругом, но всегда были вместе. Они очень зависели друг от друга, и все ихинтересы были заключены друг в друге. Наверное, они даже и не думали, что у нихмогут быть отдельные жизни.

А что один вопит, а второй ревет… что ж, и так бывает.

По-всякому бывает.

— Мне нужно ехать, Павел Андреевич, — сказала Ингеборгачуточку решительнее, чем требовало подобное сообщение, потому что мысли еевдруг приняли странное направление. — Я живу на Соколе. Это довольно далеко.

Степан торопливо поднялся со скамейки следом за ней.

— Инга Арнольдовна, — сказал он и внимательно посмотрел насвою сигарету, не правдоподобно маленькую в толстых пальцах, — вы не могли быеще на пять минут зайти к нам… просто чтобы успокоить Ивана. Он там… рыдаетиз-за того, что я вас… выгнал.

Просить и даже умолять Павел Степанов умел просто виртуозно,но в этот раз спасительное умение куда-то запропастилось. От неловкости он даженосом начал шмыгать, как пятиклассник на педсовете.

Ингеборга взглянула на него с веселым изумлением. Выпосмотрите только — оказывается, он способен испытывать неловкость! Какойдушевный, тонкий человек!

— Хорошо, я зайду, — согласилась она легко, — заодно я бывызвала такси. Что-то мне расхотелось ехать на метро.

— Конечно! — с энтузиазмом и облегчением воскликнул ПавелАндреевич, которого перестала угнетать перспектива объяснений с сыном. Он дажепридержал перед ней подъездную дверь. Но на лестнице она оказалась вперединего, а потому выше, и взгляд его моментально уперся куда-то в район выпуклойпопки, обтянутой плотной тканью элегантных брюк, и Павел Андреевич моментальнострухнул и воровато отвел взгляд.

«Как это вышло, что я забыл, что ее нужно бояться? Почему ятак поздно об этом вспомнил?!»

Сопя и топая, он обошел ее на лестничной площадке, вставил взамок ключ и дернул дверь. Открылся чистый и просторный холл, залитый уютнымевропейским светом, и оказалось, что Иван с тревожным и внимательным лицомстоит прямо под дверью. С ног до головы он был укутан в клетчатый плед и являлсобой живое напоминание о фильме про жизнь Константина Эдуардовича Циолковскогов Калуге.

— Ты что? — спросил Степан грозно. — Спятил совсем?! Я тебегде велел сидеть?

— Ты мне велел на диване сидеть, — проговорил Иванвстревоженно и заглянул отцу за спину. — Здравствуйте, Инга Арнольдовна!

— Привет, — сказала она и, к полному недоумению Степана,вышла из-за его спины и скинула свои элегантные туфли. — Волнуешься?

— Да-а, — пробасил Иван, — а папа вас догнал?

— Догнал, — согласилась Ингеборга, — давайте, что ли, чайпить, раз ребенок все равно не спит ночью.

Машинально Степан отметил, что в ее речи все-таки естькакая-то не то чтобы не правильность, а как будто своеобразие то ли впостроении фраз, то ли в произнесении согласных.

Она говорила не так, как все. Очень красиво.

— Иван, — начал Степан официальным тоном, — я хотел тебесказать, что Инга Арнольдовна… что я извинился перед Ингой Арнольдовной и онасогласилась побыть с тобой вместо Клары Ильиничны. До осени.