Я от тебя отвесть хочу беду,

Укажет место перст куда небесный:

И пояс я надев тот бестелесный

Охотника, что замер на лету,

С горы взлечу, в нем беды унося!

Собачья свора кинется, клыча,

И центр тайги услышит их стенанья

У волчьих троп, где, воя и урча,

Камней моих грызть станут подаянья —

Им не найти следов твоих скитанья!

Он кончил читать в полной тишине. Все молчали. Савелий поднял глаза:

– Что скажете?

Прохор погладил бороду:

– Туманно, однако… Слово-то «Собачья» есть, а вот остальное…

– А теперь возьмем первые фразы, начиная с «Укажет место». – Охотник вновь уткнулся в бумагу. – «Укажет место», «И пояс», «Охотника», «С горы», «Собачья», «И центр», «У волчьих», «Камней». – Он поднял глаза. – Получается: «Укажет место и пояс Охотника с горы Собачья, и центр у Волчьих камней»! Я сомневался сначала; непонятно было про «пояс Охотника», да и про Собачью гору и Волчьи камни стихи мне ничего не говорили… Но все объяснилось – историк подсказал про созвездие и пояс Ориона, а вы, Прохор Николаевич, – про Собачью гору и Волчьи камни!

– Дела! – выдохнул Трофим и, видимо, сам не осознавая того, в возбуждении ткнул Настю в бок. – Ты поняла?

Настя, сама под впечатлением услышанного, лишь кивнула.

– Поняла, поняла… – проворчал Прохор в сторону Трошки. – Про звезды – понятно; про Собачью и Волчьи камни – тоже. А про само-то место, что известно?

– Как ты не понимаешь, дед! – набросился на него Трофим. – Звезды и Волчьи и должны указать это место!

– Ну? – не унимался Прохор. – И как же?

Неожиданно запнувшегося Трошку поддержала Настя:

– Дед, звезды показали на Николину гору, а Волчьи камни…

– Ну что Волчьи камни?

– Паш, ты хоть скажи ему! – взмолился Трофим.

Павел встрепенулся:

– Я? Волчьи камни?.. Может, уточняют место на Николиных горах…

– Молодец Пашка! Правильно! – подскочил Трошка и вновь совершил неслыханную дерзость – во второй раз ткнул соседку в плечо, которая вместо обычного негодования вдруг затараторила, как заводная:

– Точно, точно! Что-то есть в этом самом «центре»!..

Прохор угрюмо покосился на Савелия:

– Уж не затем ли понадобилось идти меж камнями?

Постоялец утвердительно кивнул.

– Ясно… – Старик помолчал и стал подниматься. – Коль понятно – то и ладно; пойдем, что ли, глянем на ваши секреты-приветы!

– Постойте! – неожиданно остановил всех Павел. Он был бледен. Все время разговора его не покидала мысль, что рассказ столичного охотника как-то касается его… Что-то созвучным было с его собственной дачной находкой: такая же тетрадь пожилого человека, сонет в тетради, девятнадцатый год… И вдруг он понял, что особенно взволновало его – стихи! Они были написаны в том же необычном стиле!

– Постойте! – вновь повторил он. – Савелий Иванович, вы сказали, что у вас два сонета… Можно взглянуть на второй?

– На второй? – переспросил Савелий. – Скорее – на первый…

Он вновь достал спрятанный было файл и, вытащив из него нижний лист, протянул Павлу.

Пробежав глазами первые строчки, Павел остолбенел. И без того бледное лицо стало безжизненным, рука с листком медленно опустилась.

– Что там? – вскрикнула Даша.

В ответ он протянул ей бумажку. Даша вслух прочла:

Прекрасна роза в утренних лучах!

Рассвет прекрасен тихою порою…

Ручья журчанье в роще под горою,

И хмель лозы в бокале при свечах!

Она подняла глаза:

– Господи! Это же твои стихи… Последний сонет…

– Как «твои»? – Трофим вырвал листок из рук сестры. Над его плечом тут же склонилась голова Насти:

Прекрасна поступь девы молодой!

Прекрасны нежность любящего взгляда,

Бездонность неба и цветенье сада

И трав благоуханье за рекой!

– Так это ты писал? – вновь спросил Трофим, изумленно уставившись на Павла.

– Эти стихи принадлежали его прабабушке… – потерянно произнесла Даша.

Прохор медленно опустился на прежнее место.

– Вон оно как выходит… – протянул он. – Одни и те же вирши, получается… Кто ж писал тогда?

– Судя по стихам – мужчина писал женщине, – подавленным голосом проговорил Павел.

– Дункель – твоей прабабке?

– Нет. Другой женщине, но прабабушке стихи были дороги. Хранила их всю жизнь, никому не показывала… Только после смерти нашли… В тетради еще и письма были, писанные в ответ, но так и не отправленные…

– Вот это номер! – обалдело прошептал Савелий. – Значит, Дункель знал женщину – знакомую вашей прабабки, – и перед тем, как уйти с золотом, послал ей эти стихи?

Павел покачал головой:

– Не знаю… Судя по письмам, стихотворение он передал ей при расставании…

Семен тихо прокашлялся:

– Гм… С Дункелем были две женщины…

Все обернулись на молчуна.

– Ты хочешь сказать… – Глаза Савелия блеснули. – Прохор Николаевич, а в самом деле вы говорили, что были две сестры – постарше и помладше… Что если одной из них Дункель и посвятил свои сонеты; той, что постарше, к примеру?

– Это что ж тогда – младшая и есть его прабабка? – спросила Настя.

Сам собою напросившийся вывод привел всех в возбуждение. Заговорили все разом… Молчал один Павел. Он даже не слушал. Ему вдруг вспомнился странный сон, который с угнетающей навязчивостью снился ему в последние дни – женщина в черном, мыс, вуаль… От смутных догадок у него закружилась голова. Он даже не заметил, что у костра стало тихо и все смотрят на него.

– Паш, ты в порядке? – спросил Дашин голос.

– Да…

– Ты сам, как думаешь? Может, у ней была все-таки сестра?

– Не знаю, не уверен… По крайней мере мне неизвестно.

Дед Прохор прокряхтел в сторону Савелия:

– А дед твой в бумагах что-нибудь упоминал о них? И вообще, что ты про людей дункелевских вычитал, из тетради-то? Что с ними стало?

Москвич пожал плечами:

– Упомянул, что Дункеля, как я говорил, на реке убили… кажется – на Гнилухе; один, что с ним был, – сбежал вроде бы, так и не нашли… И все. Ни о втором офицере, ни о женщинах – ничего. Это мы от вас слышали, что был офицер и две сестры…

– …и что на Гнилухе их уже не было, когда отец ваш, мальцом, коней туда привел, – напомнил Трофим. – Ваши слова – факт!

– Мои-то, мои – да думал, может, и в его бумагах есть тому подтверждение, прописано, стало быть… Давно ведь было, сам по слухам только судачу…

– Так, может, и в правду женщины с офицером там, на Гнилухе, и распрощались с Дункелем? – Даша огляделась. – И при расставании он передал одной из них стихи?

Стало тихо. Выходило, что