кивнул на пустой стул. Самым странным мне казалось спокойствие. Я понял бы, если бы твой опекун мучил тебя от злости, — злиться и я умел, и иногда, когда ты замолкал и ни полслова не мог мне ответить на мои вопросы, я уходил, чтобы ничем в тебя не кинуть. Но твой опекун был доброжелателен, словно всё, что творилось в зале, в порядке вещей. Я вспомнил, как ты задыхался, и ответил:

— Нет, спасибо, я не хочу доигрывать. Хочу поговорить.

— Да? Начинай.

Он выглядел неопасным. Безобидным. Как будто всю жизнь прожил среди книг. Я вдруг подумал, что, если позвать его в лес или на луг, он испугается неба, как я пугался в детстве. Может, поэтому он и набил кабинет вещами — потому что боялся мира вне дворца. Будто бы он хотел, чтобы мир полностью зависел от него. Ветви качаются, хотим мы этого или нет, и листья падают и трепещут; крохотные детёныши пищат и тычутся в ладонь, и некоторые умирают, даже если ты постарался заменить им мать. Во внешнем мире слишком много неизбежного; вещи можно отлаживать, перебирать, чинить. Я не уверен, что тогда думал именно так, но точно чувствовал что-то в этом роде. Захотелось замедлиться и затихнуть, и, может быть, самому превратиться в вещь, и, разумеется, я этого не сделал. Ненавижу, когда решают за меня.

— Хотел спросить, зачем вы так обошлись с Шандором? — Лицо твоего опекуна как будто плыло в полумраке и превращалось то ли в маску, то ли в портрет. Сквозь эти упрощённые черты ясно виднелись глаза, неожиданно молодые, тёмные, внимательные. Зачем я вообще сюда пришёл? И тут же вспомнилось, как ты учил: стой где стоишь. Если вдруг заблудился и не узнаёшь места — стой где стоишь, я заберу. И я решил стоять где стою, только впервые в жизни понадеялся, что ты-то как раз не придёшь и не узнаешь. — Зачем вы это делаете? Вам не противно? Вы когда-нибудь пробовали задыхаться?

— Пробовал, разумеется, — он говорил так ровно, так небрежно, что мне казалось, будто я говорю с пылью. С пожелтевшим от времени листом, на котором так ничего и не написали. Или как будто лист сам позабыл, что на нём написано.

— Вы что, сами с собой?..

— А, нет, конечно. Со мной проделывали то же, что я с Шандором, и во много раз более эффективно, — он поморщился, поискал слово, — часто. Рьяно. А ты совсем не умеешь терпеть боль?

— Умею, почему это. — Я бы попятился, но за спиной была ребристая спинка стула. Может, во дворце что-то перепутали и приделали к стулу доску для стирки белья? — Только немножко. Для исцеления своей земли и всё такое. То есть сначала Шандор меня смешит, а потом я уже ничего не помню. Но наверное, я бы смог. А вы что, хотите?..

— Я с удовольствием прибрал бы тебя к рукам, — он покачал головой, обернулся к шкафчику, и у того открылись дверцы, — но, увы, не могу. Хочешь настойки?

— Нет, мне ещё нельзя. — На самом деле мне не хотелось хоть что-то брать из его рук, и, думаю, он это понял. Шахматы принялись укладываться в коробку сами собой. В нашем доме всё делали руками, я даже толком не знал, что вещами можно управлять.

— Жаль, — он покачал головой, будто от этого я должен был бы устыдиться в тот же миг. Любое действие с твоим опекуном растягивалось, распадалось на множество оттенков, и там, где те же Илвес с Марикой уже давно бы завелись, покричали и помирились, твой опекун всё договаривал своё «жаль». Это сбивало с толку. Я хотел: домой, под звёзды, в лес, к тебе, дышать.

— Я не хочу настойки, и я хочу просто понять: как вы… Как это? Шандор ведь даже вам не отвечает. Можно же накричать, или не разговаривать, или объяснить, в чём человек неправ? Зачем вот так?

— В чём он неправ, я объясняю всё время, что мы знакомы. — Коробка с шахматами стремительно влетела в шкафчик рядом; украшенные мозаикой дверцы со стуком захлопнулись. — Ты уже понял, сколько он тебе врал? Мне он врал постоянно, и это притом, что, говоря неправду в моём присутствии и мне лично, он чувствовал боль. Нет, я догадывался, что он темнит, у него губы дёргались, но чтобы так…

— Вы хотели сами меня растить?

— Нет, я, скорее, от тебя избавился бы. — Я снова не почувствовал угрозы. Он не хотел меня уничтожать, а просто сделал бы. Как пыль стереть. — Маг и король одновременно — это катастрофа. Но теперь ничего не сделаешь, ты слишком вырос, и от таких уже не избавляются.

— Зачем вообще?..

— Ты знаешь, что Катрин его презирала? Твоя мать.

— Почему вы?..

— Я не люблю, когда мне врут и когда всё это угрожает безопасности. Шандор прекрасно знал, на что идёт.

— Вы что, не можете сами выбирать, мучить вам человека или нет?

— Ты что, действительно к нему привязан? Правда? К Шандору? Мне кажется, ты очень плохо его знаешь.

Это вы плохо его знаете. Это я спрашиваю. Даже если я плохо его знаю, вы всё равно не можете его мучить. Тогда я, кажется, впервые в жизни захотел стать реальным королём: чтоб первым делом лишить твоего опекуна силы. Может быть, вот за этим нужна власть — чтобы мочь защитить. А он сказал:

— Позволь, я покажу.

Я сказал:

— Нет.

Но он сказал:

— Что с твоей верой станется от пары картин? Если Шандор и вправду так безгрешен, тебе нечего бояться. Посрамишь меня.

Я сказал:

— Нет же.

И тогда твой опекун сотворил в воздухе картинку, не спросясь. На ней на тебя пока ещё отдельными камнями обрушивался чёрный потолок. Я замер, хотел отвернуться, убежать, но камни на картинке начали двигаться, потом я услышал голоса, а потом оказалось — я внутри.

— Не даёшь дворцу крови, вот он и трясётся, — Арчибальд пожал плечами, как делал сотни раз до этого. Ты очень глуп, но это не мои проблемы. Вырастешь — поймёшь. — Стены действительно подрагивали, как будто где-то рядом билось гигантское сердце.

— Я не дам больше крови ни за что на свете, — Шандор стоял у алтаря, но не ложился, — должен быть другой путь. Не может быть, чтоб не было.

— А ты сегодня косноязычен. Не дури, ложись.

— Нет.

— Ты не заболел?

— Нет, я здоров.

— Ты понимаешь, что падёт дворец — падёт и весь мир? Дворец — сердце его?

— Вы ошибаетесь.

— Да кто тебе сказал?

— Илвес сказал. Катрин сказала. Есть другой путь.

На них дождём пролилась каменная крошка, и Арчибальд рассеянно отряхнул щёку. На ладони осталась кровь, и Арчибальд уставился на пятнышко:

— Да ты что…

Шандора мелкие камешки пока что огибали, и так он и стоял в контуре из них. Не двигался, ждал. Как будто ему стало нечего терять. Он вскинул голову, в кои-то веки глядя прямо.

— Я прочитал, как нужно обращаться с магами, и там не говорится «взаперти». Там говорится «вдали от людей». Я мог жить в лесу и с отцом всё это время. «Юность маг должен провести вдали от людей, чтобы лучше чувствовать мир». Вы меня обманули даже в этом, и вы не можете меня заставить. Я отказываюсь.

— Заставить я тебя вполне могу. Выйдет довольно унизительно. Ты точно хочешь?

Арчибальд поднял руки, чтоб хлопнуть в ладоши, но вдруг упал, будто его с силой толкнули. Шандор стоял набычившись.

— Мне всё равно теперь. — Арчибальд покачал головой, попытался встать, но его снова толкнули на пол. — Катрин уходит. Вы же знали, что уйдёт?

Арчибальд снова попытался встать. Снова толчок.

— Ты не можешь не понимать, — Арчибальд устроился на полу и продолжил как ни в чём не бывало, — что, сражаясь со мной, сражаешься с собой. Я надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт? Пока ты тут невинно проверяешь силы, время уходит. Давай же — ты в последний раз дашь кровь, всё стихнет, переход случится, я отдам тебе вожжи, ты найдёшь ученика.

— Я ни за что не буду обращаться с ним как вы.

— О, поверь, все так говорят.

— И я не дам крови. Вы мне врали, и всё работает не так. Всегда