Марика хмурилась, как всегда делала, когда чего-то не понимала и не хотела в этом признаваться:

— Ну? Ты кто?

Ирвин даже не стал пытаться выговорить, кто он. Сказал:

— Я тебя помню. Ты орала на меня, если я забывал вымыть за собой посуду, или если расстраивал Шандора, или сбегал гулять без разрешения. Ты говорила, что я сущее наказание и зачем только Шандор меня подобрал. Ты меня знала с пяти лет, с моих пяти лет.

— Ну и чего ты хочешь?

— Чтобы ты меня вспомнила и рассказала Шандору, потому что тебе он верит, вы же…

Почему человек не может просто поделиться с другим историей, такой, как она есть? Почему нельзя просто посмотреть на Марику, чтобы она поняла? Пахло нагретым камнем, пылью, сыростью, и Марика зевнула и сказала:

— Ещё один, да? И ведь не надоедает. Ну да, живу я с Шандором, с придворным магом, да, я вообще его жена, дальше-то что? Ты думаешь, я посмеюсь? Какие пять лет?

Ирвин хотел сказать: ты орёшь сама на себя в зеркало, ты всегда просыпаешься в семь утра и восемь для тебя уже очень поздно, ты любишь яблоки, огурцы и апельсины, и морковь на худой конец тоже сойдёт, ты отлично готовишь, ты ходишь босиком до холодов, а зимой Шандор ругается на твои сапоги, потому что они не греют вовсе, ты любишь книжки про моря и корабли, но на море ни разу не была, ты выдуваешь первосортные мыльные пузыри и выдумываешь лихие сказки просто так, с нуля, и в большинстве из них действует чёрный кот, о котором никто не думал, что он молодец, а он-то о-го-го! Ты удачлива в грибной ловле и рыбалке, но любишь только первую; умеешь очень быстро влезть на дерево; если долго не выходишь на улицу, начинаешь чихать от пыли, которую никто другой даже не чувствует; способна поглотить тонны мороженого; можешь провести к местам тайных сборов птиц; когда злишься и мало спишь, то пьёшь из фляжки; часто орёшь, но защищаешь перед Шандором, и на него тоже орёшь, и иногда кажется, что ты сейчас взорвёшься брызгами, и в каждом будет радуга, как в городском фонтане в солнечный день.

Пока он выгонял из речи Шандора, Марика припечатала:

— И чего только не придумают. Новенький, да? — покачала головой и медленным шагом двинулась вверх по лестнице. Ирвин попробовал пойти за ней, но не смог даже ногу от ступеньки оторвать. Марика снова покачала головой: — Про всё, про всё можно шутить. Про нас-то зачем? Идиоты мелкие. Мог бы сказать, какая я неловкая, или охвостье Арчибальда, или что ещё.

В детстве Ирвин не понимал, как это так: почему Шандор одновременно смеётся и трясётся, будто плачет или вот-вот заплачет. Он смеялся без звука и повторял в паузах:

— Ничего, Ирвин, это ничего, — и плечи тряслись, и Ирвину хотелось их погладить, но он не осмеливался.

А сейчас сам он рассмеялся точно так же: тихо, будто только один он понимал шутку, и от этого становилось ещё смешнее. И сказал:

— Господина Арчибальда.

— Когда говорят про охвостье, господина почему-то опускают. Кыш с глаз моих и не подходи больше. Марика я друзьям, а всякой мелочи — госпожа старшая вестовая, уж запомни как-нибудь.

Ирвин мог что угодно прозакладывать, что сегодня она будет пить из своей фляжки. Его в кухне ждали кефир, вода и четвертинка свёклы — тут требовали обязательно съедать что-нибудь красное. Сосед проснулся, спросил:

— Снова шлялся где-то?

— Да, — сказал Ирвин, — шлялся, — и уснул без снов.

— Что-то не так. Было какое-то условие, на котором я был послушен, и теперь его нет.

— Да что ты говоришь.

Арчибальд медленно качал головой, но Шандор точно помнил — что-то было. Зачем-то ведь ему понадобился дом посреди леса — зачем, если он сам днюет и ночует во дворце? Что-то его держало все эти годы, что-то важное, нужное, что-то такое…

— Вы что-то стёрли у меня из памяти, да?

— Ничего не буду говорить на эту тему. Хочешь — вспоминай.

О, значит есть что вспоминать. Почему-то некстати вспомнился мальчишка с курицей — новенький Ирвин. Он нарывался нещадно — никого не именовал господами, превращал камни в птиц и обратно и вечно выглядел так, будто что-то потерял.

— Кто тебя учил?

— Не знаю, господин маг. Это сложный человек.

Шандор привык куда-то спешить — будто кто-то его ждал. Привык приносить сказки, шутки, вкусности, истории. Но приносить кому?

— Господин маг. Господин маг. Можно я сразу это скажу триста тысяч раз?

Новенький не боялся ничего. Ни Арчибальда — только фыркнул «ну конечно», ни самого Шандора, хотя уж Шандор искренне старался внушать ужас. Больше боятся — меньше сделают глупостей. Вообще Шандор надеялся, что Арчибальд вскоре вовсе передумает собирать детей со всего королевства, что за глупости, но пока тот был несгибаем. Кто же, что же…

Под вечер пришла Марика, сказала:

— Странно так. Будто я по кому соскучилась, но вспомнить не могу.

Она сидела на подоконнике и смотрела в сумерки. Обычно сам Шандор сидел так в комнате у Яны, но сегодня всё было наоборот.

— Ты не хочешь пойти домой?

— Да не знаю, что делать, там пусто как-то. Отец десятый раз рвётся увидеться, а мне на что он? Маму бросил сто лет назад, а теперь ну конечно, объявился. Дочка — жена главного мага, это вам не шуточки.

— Да он сперва даже не знал, что ты моя жена.

— Теперь-то знает.

— У тебя так много родственников?

— Ой, кто бы говорил, ты вовсе своего не искал.

— Нет, я искал. Просто он завёл другую семью, память-то ему Арчибальд ещё когда стёр. Ну я не стал врываться, для чего бы мне.

— Ну и дурак.

— Ну и сама такая, радость моя. Давай так — ты пообщаешься со своим, и, может быть, тогда я напишу своему?

— Не может быть, а точно.

— Ай, убедила, уговор.

Они как раз пожали руки, когда Шандору обожгло запястье — на коже проступила чёрным курица.

— Опять он что-то делает, этот новенький.

— Он к тебе тоже пристаёт? Кудрявый?

— Он ко всем. Хочешь, пошли посмотрим, что такое.

Он взял Марику за руку и переместился — не в помещение, к человеку. Так куда сложнее, но почему-то ему показалось, что к этому он уже перемещался, и не раз.

Ирвин сидел на подоконнике в пустом коридоре — после отбоя, вот ведь молодец — и говорил, уставившись куда-то в пол, как будто спорил:

— А всё равно я вас люблю, я их люблю. И мне неважно, что он делает, что ты делаешь, и всё равно тебе я больше верю, чем ему. Вы можете меня хоть сто лет тут держать, я всё равно не разочаруюсь. Не получится.

У новенького с шеи свисал ключ — такое же украшение было у Катрин, Яна дарила через год после ухода — но Шандор был уверен, что тот потерялся.

— Ирвин, откуда это?

— Вы же мне и дали. Ты и дал. Ты говорил, что только позови, и ты придёшь.

Шандор смотрел на него, и картинка в голове проступала всё чётче, наплывала на реальную.

— Я не хочу переставать тебя любить. Я не буду переставать тебя любить, — повторил Ирвин, и Марика сказала:

— Да вы серьёзно, что ли. Мы всерьёз его забыли?

Подошла Яна — Шандор не заметил, когда именно, — и произнесла с интонациями Катрин:

— Вы нормальные или нет? Это мой брат.

— Понимаешь, Ирвин, — Марика прошлась по комнате знакомой ему, чуть танцующей походкой, как делала всегда, когда задумывалась. Шандор уже спал, за окном густели сумерки, а Ирвин спрашивал и спрашивал и не мог перестать. — Мир рассчитан на усреднённых. На таких, как я. Если меня подвесить вниз башкой, я только посмеюсь, что уже поздно, или расстроюсь, что кого-то раздосадовала. А если вниз башкой подвесить Шандора, он примет это на свой счёт. Да и ты тоже. Проблема в том, что Шандор не может всем уделять столько же времени, сколько тебе, хотя