Часовой с поднятым автоматом и смутным лицом, на котором ещёлежала ночная тень, преградил капитану Енакиеву дорогу, но, узнав своегокомандира батареи, отступил в сторону и застыл.

Капитан подошёл к первому орудию.

Номера в полной боевой готовности, в шлемах и при оружии,спали прямо на земле, каждый на своём месте, положив под голову кто стрелянуюгильзу, кто ящик из-под снарядов, кто котелок, кто просто руку.

Среди спящих капитан Енакиев заметил маленькую фигурку Вани.Мальчик спал на лафете, поджав ноги и положив под голову в шлеме кулак, вкотором был крепко зажат дистанционный ключ. Его губы немного посинели отутреннего холода, но какая-то добрая душа набросила на него просаленный ватник,и мальчик во сне улыбался таинственной, блуждающей улыбкой.

При виде этой улыбки капитан Енакиев и сам было улыбнулся.Но, заметив подходившего с рапортом сержанта Матвеева, согнал с лица улыбку истрого нахмурился.

— Ну как мальчик? — спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшисьс командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.

— Мальчик ничего, товарищ капитан, — доложил сержант,почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своимновеньким чёрным «севастопольским» усикам и новеньким чёрным полубачкам.

— Работает?

— Так точно.

— Какие обязанности выполняет при орудии?

— До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. Асегодня — или, сказать точнее, вчера вечером — я его помощником шестого номерапоставил.

— Ну и как? Справился?

— Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажетеподнять орудийный расчёт?

— Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроныпривезли?

— Так точно.

— Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали— через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?

— Так точно. Пробовал. Выкатываются.

— Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктамиисправно работает?

— Исправно.

— Кто дежурит на правом боковом?

— Не могу знать.

— Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.

— Слушаюсь.

Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии неспал ещё один человек — наводчик Ковалёв. Это был единственный человек вбатарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.

— Ну, как дела, Василий Иванович? — сказал капитан Енакиев,присаживаясь рядом с Ковалёвым на край орудийной площадки.

— По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и вВосточной Пруссии.

— Да, в Германии, — рассеянно сказал капитан Енакиев,рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапкамисоломы, приготовленной для обвёртывания деревьев на зиму.

Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не былоникакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бынесколько минут побыть в своём хозяйстве и лично убедиться в полной готовностилюдей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенноспокойным.

Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одноорудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся егобатарея. И сейчас он уже определил это состояние — оно было отличным. Он виделэто по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооружённые люди,каждый на своём месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены длястрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудиеммаскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарикдля ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как ужерассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголённому саду,очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмёрзшимилистьями и падалицей.

Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в туманена одну только минуту и сейчас уже на весь день войдёт в сплошные тучи.

Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже времяпробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалкорасставаться со своим хозяйством. Хотелось ещё хоть минут пять посидеть у пушкирядом с Ковалёвым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, чтонынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их,пользуясь последними минутами.

— Товарищ капитан, разрешите доложить: на правомнаблюдательном — старший сержант Алейников, — сказал подошедший Матвеев. —Машина приехала.

— Хорошо. Пускай стоит. Идите.

Капитан Енакиев вынул из кожаного портсигара две папиросы идал одну Ковалёву. Они закурили.

— Так что же? Стало быть, мальчик-ничего? — сказал капитанЕнакиев.

— Хороший мальчик, — сказал Ковалёв серьёзно, с убеждением,— стоящий.

— Вы думаете, стоящий? — быстро сказал Енакиев и,прищурившись, посмотрел на Ковалёва.

— По-моему, стоящий.

— Толк из него выйдет?

— Обязательно.

— Вот и мне тоже так показалось.

— Я с ним давеча немножко возле панорамы позанимался.Представьте себе — всё понимает. Даже удивительно. Прирождённый наводчик.

Капитан Енакиев рассмеялся:

— А разведчики говорят, что он прирождённый разведчик. Подиразберись. Одним словом, какой-то он у нас вообще прирождённый. Верно?

— Прирождённый артиллерист.

— Просто прирождённый вояка.

— Не худо.

— А вы знаете, Василий Иванович, — вдруг сказал капитанЕнакиев, пытливо глядя на Ковалёва глазами, ставшими по-детски доверчивыми, — яего думаю усыновить. Как вам кажется?

— Стоящее дело, Дмитрий Петрович, — тотчас сказал наводчик,как будто ожидал этого вопроса.

— Человек я, в конечном счёте, одинокий. Семьи у меня нет.Был сынишка, четвёртый год… Вы ведь знаете?