Я довольно долго смотрел на эту груду денег и наконецпокачал головой. Я их по крайней мере один раз увидел. Они были настоящими.Соблазнительное предложение, игра на моем тщеславии, проливавшие бальзам надушу в момент глубочайшего несчастья и отчаяния, — все это мне неприснилось.

— Я не могу их взять, — сказал я.

— Считаете, что это грязные деньги?

— Все деньги грязные. Будь они чистыми, никто бы к нимне стремился. Но дело совсем не в этом.

— То есть?

— Я не могу их взять, поскольку не могу принять вашепредложение. Не мог бы, даже если бы хотел.

Корелли обдумал мой ответ.

— Позвольте узнать почему?

— Потому что я умираю, сеньор Корелли. Потому что мнеосталось жить считанные недели, а может, и дни. Потому что мне больше нечегопредложить.

Корелли опустил глаза и погрузился в продолжительноемолчание. Я слышал, как ветер стучался в окна и кружил вокруг дома.

— И не говорите, что вы этого не знали, — добавиля.

— Я чувствовал.

Корелли сидел в кресле, не глядя на меня.

— На свете есть другие писатели, которые охотно напишутдля вас такую книгу, сеньор Корелли. И я благодарен вам за предложение. Намногобольше, чем вам кажется. Спокойной ночи.

Я направился к выходу.

— Допустим, я мог бы помочь вам победить болезнь, —сказал он.

Я замер посреди коридора и обернулся. Корелли стоял в двухшагах от меня и смотрел в упор. Мне показалось, что он стал выше ростом, чембыл, когда я встретил его в коридоре этим вечером, и его глаза сделались большеи темнее. Я мог увидеть собственное отражение в его зрачках, уменьшавшееся помере того, как они расширялись.

— Вас пугает мой вид, друг мой Мартин?

Я проглотил слюну.

— Да, — признался я.

— Прошу вас, вернитесь в гостиную и сядьте. Позвольте,я еще кое-что вам объясню. Что вы потеряете?

— Наверное, ничего.

Он мягко коснулся моей руки. У него были длинные бледныепальцы.

— Вам нечего бояться меня, Мартин. Я ваш друг.

Его прикосновение внушило ощущение покоя. Я позволил вновьувести себя в гостиную и послушно сел, точно ребенок, ожидающий, что скажетвзрослый человек. Корелли опустился на колени рядом с креслом и посмотрел мне вглаза. Взяв меня за руку, он крепко сжал ее.

— Вы хотите жить?

Я хотел ответить, но не нашел слов. Я почувствовал, как уменя судорогой сжало горло, а глаза наполняются слезами. До сего момента я неотдавал себе отчета, как страстно жаждал по-прежнему дышать, открывать глазакаждое утро и выходить на улицу, чтобы ступать по камням мостовой и видетьнебо. Но больше всего мне хотелось сохранить память.

Я кивнул.

— Я помогу вам, друг мой Мартин. И прошу только, чтобывы доверились мне. Примите мое предложение. Позвольте помочь вам. Позвольтедать то, чего вы желаете больше всего на свете. Я обещаю это.

Я снова кивнул:

— Я согласен.

Корелли улыбнулся и, наклонившись, поцеловал в щеку. Егогубы были холоднее льда.

— Вы и я, друг мой, вместе способны совершать великиедела. Вот увидите, — прошептал он.

Он одолжил мне платок вытереть слезы. Я сделал это, нечувствуя ни тени смущения от того, что плакал на глазах у чужого человека.Такого со мной не случалось с тех пор, как умер отец.

— Вы измучены, Мартин. Оставайтесь ночевать. В этомдоме хватает комнат. Уверяю вас, что завтра вы почувствуете себя намного лучшеи сможете судить о вещах более здраво.

Я пожал плечами, хорошо, впрочем, понимая, что Корелли прав.Я едва держался на ногах и хотел только одного — крепко заснуть. Я не испытывални малейшего желания расставаться с этим креслом, самым удобным и гостеприимнымиз всемирной истории кресел.

— Если вы не против, я предпочел бы остаться в кресле.

— Конечно. Вам необходим отдых. Скоро вам станет лучше.Даю слово.

Корелли подошел к бюро и погасил газовую лампу. Гостинаяпогрузилась в голубоватую тень. У меня слипались глаза, состояние эйфориитуманило голову, но в полузабытьи я видел, как силуэт Корелли пересекаетгостиную и растворяется в сумраке. Я закрыл глаза и слушал шорох ветра заокном.

25

Мне снилось, что дом медленно тонет. Сначала мелкие темныеслезы проступили вдоль швов между каменными плитами, оросили стены, лепнину напотолке, потекли по круглым поверхностям ламп, из замочных скважин. Холоднаятягучая влага, точно крупные капли ртути, сочилась невыразимо медленно. Постепенноона покрыла ровным слоем пол и стала подниматься по стенам. А затем япочувствовал, что вода заливает мне ноги и продолжает стремительно прибывать. Ясидел в кресле и наблюдал, как уровень воды подбирается к моему подбородку.Вскоре он достиг потолка. Я поплыл и сумел различить бледные светящиеся тени,кружащиеся в толще воды за окном. Это были люди, тоже затянутые в сумеречныйводоворот. Они дрейфовали, увлекаемые течением, и простирали ко мне руки, но яничем не мог им помочь, и вода бесследно уносила их прочь. Вокруг меня косякомбумажных рыб сновали в воде сто тысяч франков Корелли. Я переплыл гостиную иприблизился к закрытой двери в конце помещения. Тонкий луч света пробивалсясквозь замочную скважину. Я открыл дверь и увидел, что она ведет к лестнице,которая спускается в недра подвала. И я поплыл вниз.

У подножия лестницы начинался овальный зал. В его центре,собравшись в круг, стояли люди. Заметив мое присутствие, они повернулись, и яувидел фигуры, облаченные в белое, в масках и перчатках. Над конструкцией,походившей на операционный стол, горели яркие белые лампы. Человек, лицокоторого было просто смазанным пятном, лишенным черт и глаз, раскладывалпредметы на подносе с хирургическими инструментами. Одна из фигур поманиламеня, приглашая подойти. Я подчинился и тотчас ощутил, как меня подхватывают заплечи и туловище и укладывают на стол. Свет слепил глаза, но я ухитрилсяразглядеть, что меня окружали совершенно одинаковые люди с лицом доктораТриаса. Я молча посмеялся. Один из врачей держал в руках шприц и ловко воткнулмне иглу в шею. Я не почувствовал укола, лишь теплая волна прошла по телу, ивсе его члены охватило приятное онемение. Два доктора закрепили мою голову вфиксирующем приспособлении и начали прилаживать венец, состоявший из плоскогообруча на винтах. Руки и ноги мне перехватили ремнями. Я не сопротивлялся.Когда мое тело от макушки до пят было обездвижено, один из докторов протянулланцет своему близнецу, и тот склонился надо мной. Кто-то схватил меня за рукуи не отпускал. Это оказался ребенок, мальчик, смотревший на меня с нежностью. Унего было точно такое же лицо, как у меня в день, когда убили отца.