— Просто мы не сможем жить вместе, — Эрика забралась на кровать и, сев рядом с Августом, положила голову ему на плечо. В этом было что-то настолько домашнее и семейное, настолько трогательное и бесконечно важное, что у нее заболело сердце. — Ты никогда не покинешь Эверфорта, а у меня будут гастроли на несколько лет. Тебе нужна тихая и спокойная семейная жизнь. А мне нужна только музыка.

Она скользнула ладонью по шрамам на его спине. Август понимающе качнул головой.

— Ты собираешься вечно жить под маской? — спросил он. Эрика кивнула.

— У меня нет другого выхода.

Рука Августа сильнее сжала ее пальцы. Эрика почти чувствовала, как невидимая и властная сила отдирает ее от него. Они провели вместе мучительную и прекрасную ночь — должно быть, судьба решила, что и без того одарила их слишком щедро.

— Думаешь, я не дам тебе заниматься музыкой? — спросил Август. То, что скреблось в груди Эрики, словно обрело новые когтистые пальцы и взялось за нее с удвоенной силой.

— Нет. Ты же не полковник Геварра, — с грустью ответила Эрика. — Но если я женщина, то я всего лишь баба, которая недурно брякает по клавишам, но ее не стоит выпускать дальше гостиной. А когда я мужчина, то я гений, который пишет великую музыку, и для меня открыт весь мир. Чувствуешь разницу?

Август нахмурился. Все то, чем по-настоящему жила Эрика, было слишком далеко от его собственной жизни. Он не поймет, о чем она говорит — по крайней мере, сейчас.

— А эта сочинительница, госпожа ван Зандт? — спросил Август. — Она же всего добилась, будучи женщиной. Деньги, слава, весь мир перед ней. Книги просто рвут из рук.

Эрика только рукой махнула.

— Людей не интересует ее творчество, — ответила она. — Им важно заглянуть ей между ног, узнать, с кем она спит и сколько любовников разорила. Господи, Август, ну это же гадко! Если я-мужчина получаю награду от лекийского короля, то я гений, и музыка моя гениальна. А если эту награду получу я-женщина, то это значит что? Что я сплю с королем, и он просто дарит фаворитке драгоценную висюльку. Все! Музыка уже не имеет значения. И на концерт пойдут не потому, что моя музыка хороша, а для того, чтобы посмотреть, какие важные особы сели в первый ряд, и кто из них мой любовник, и сколько я от них уже получила!

Она выпалила это на одном дыхании, и когда слова иссякли, то какое-то время Эрика не чувствовала ничего, кроме глухой пустоты. Август выглядел озадаченно.

— Я не думал, что все настолько сложно, — сказал он. Эрика усмехнулась.

— Уж поверь мне. И я не хочу и не буду посвящать жизнь тому, чтобы доказывать, что я имею право на музыку. Что я достойна того, что получаю.

— И ты никогда не хотела семьи? Детей? — Август выглядел удивленным. Конечно, мир устроен именно так: женщина обязана мечтать о муже и детях. Ничего другого ей просто не полагается, и все искренне удивляются, когда узнают, что бывает иначе, и чужая великая мечта для кого-то оказывается клеткой без дверцы.

— Вот мои дети, — указала Эрика на стопку нот. — Вот то, ради чего я живу, и никакая семья мне этого не даст. У меня просто не будет ни сил, ни времени, ни возможности. Угораздило тебя влюбиться в такую, как я, правда?

Август не ответил, но посмотрел на Эрику так, что она без слов поняла, что у него сейчас творится в душе. Вздохнув, Эрика нырнула под одеяло — мелькнула мысль, что Моро был прав, когда говорил, что она совершает большую ошибку, и не следовало затевать всего этого. Сняв артефакты, она все испортила. Август лег рядом, обнял ее и сказал:

— Прости. У меня и в мыслях не было законопатить тебя в этом захолустье или что-то запрещать. Я люблю тебя и буду с тобой столько, сколько суждено. Сколько ты захочешь. Скажешь уйти — уйду.

Подушка под щекой сделалась теплой и влажной, и Эрика не сразу поняла, почему, а поняв, удивилась. Она не плакала с того темного дня, когда они с Моро пришли в дом ее родителей и начали уборку перед тем, как запереть все двери и покинуть столицу. Тогда Моро предложил навести порядок при помощи артефактов, но Эрика ничего не ответила — лишь вручила ему ведро и швабру. А потом она оттирала кровь с ковра, и слезы падали и падали в пушистую мыльную пену, и кровь никак не хотела отчищаться. Потом она просто бросила щетку, села на пол и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони, и Моро обнимал ее за плечи и что-то едва слышно говорил, но Эрика так и не смогла потом вспомнить его слов…

— Эрика? — встревоженно спросил Август.

— Ничего, — она шмыгнула носом и стерла слезинку. — Просто мне жаль, что я не могу ответить тебе «да». Мне правда очень жаль, Август.

Он рассмеялся. Мягко убрал прядь ее волос в сторону и прикоснулся губами к щеке.

— Так возьми и ответь. Пусть это будет знак того, что мы нашли друг друга, — сказал он и почти смущенно добавил: — Знаешь, я не слишком верю в бога. Вернее, вообще не верю. Но пусть это будет что-то вроде соединения навсегда. Перед ним или перед жизнью, неважно.

Эрика молчала. Где-то далеко, в самой глубине ее сердца, начинала пробиваться музыка — болезненный колкий росток.

— Я никогда и ничем тебя не потревожу, — услышала она. — Ты будешь жить своей обычной жизнью, в любом образе. Там, где ты захочешь. Но ты будешь моя, а я буду твой. Вот и все.

Музыка росла и росла. Эрике казалось, что она упрямо прорубается сквозь ее тело, которое вдруг сделалось неповоротливым, тяжелым и каким-то чужим. Музыка была ершистой и неуютной, в ней одновременно сплетались суровая сила и нежность, и это было настолько красиво и странно, что душа замирала. Эрике чудился холодный запах морского ветра, водорослей, рыб, слышался торжествующий грохот пушек, виделся кровавый закат и белые паруса кораблей.

Она поняла, что музыка в ней заглянула в прошлое Августа. Возможно, сейчас он видел и слышал что-то из того, что когда-то случилось с Эрикой.

— Да, — негромко сказала Эрика. — Да, я согласна.

* * *

Выйдя из дома, Август запрокинул голову к низкому серому небу и несколько минут стоял просто так, чувствуя, как снежинки мягко прикасаются к лицу, и тело наполняет легкостью. Ему казалось, что он сделался невесомым и в любую минуту может взлететь. Та давящая тяжесть греха, которая наполняла его все эти дни, бесследно исчезла. Он мог любить и быть любимым, не думая о том, насколько это порочно и неправильно. Август закрыл глаза и улыбнулся.

Эрика согласилась. Она сказала ему «Да», а остальное уже не имело значения. Теперь наконец-то можно было любить, знать, что это взаимно, и верить, что их любовь не закончится. Наступивший новый год действительно принес им выстраданное счастье. Август едва не рассмеялся. Минувшая ночь разделила жизнь на «до» и «после», и Эрика в его объятиях была настоящей.

Он до сих пор не мог в это поверить. Август привык считать себя недостойным чего-то хорошего, и то, что теперь у него была Эрика, казалось ему чудом.

Из соседнего проулка выплыла густая тень, и Август узнал Моро. Ему вдруг сделалось не по себе. Странно, что он здесь делает в такую рань? Должен бы нежиться в объятиях Присциллы и начинять ее утку. Моро скользнул к нему настолько быстро, что Август даже удивиться не успел — потом он вспомнил, что перед ним не бандит, который услышал музыку гениального Штольца и перековался, превратившись практически в джентльмена, а джиннус или кто похуже.