Потом Моро отбросил его к стене дома резким ударом кулака в подбородок — Август знатно приложился затылком, даже в глазах потемнело. Кулак уткнулся в шею, в двубрюшную мышцу, и Август отстраненно подумал, что сейчас умрет от удушья.

Моро резко втянул носом воздух возле его лица и осклабился. «Почувствовал ее запах, — мелькнуло в голове у Августа. — Понял, что мы провели вместе ночь». Он успел вынуть скальпель, и кулак, словно в наказание, вмялся в его горло еще сильнее. От Моро веяло злобой, ревностью и желанием наконец-то уничтожить надоедливого наглеца — веяло так тяжело и остро, что Август начал медленно сползать в серое марево обморока.

Пальцы разжались, и скальпель упал в снег. Август вцепился было в запястье Моро в напрасной попытке заставить его разжать кулак, но рука почти сразу же соскользнула. Тело наполнялось ватной тяжестью и делалось непослушным и чужим. Он не мог сопротивляться.

— Я же тебе говорил, — голос Моро звучал с издевательской мягкостью. Джиннус улыбался почти по-дружески, и лишь в глазах плескалась такая ненависть, что становилось жутко. — Я же тебе говорил по-хорошему. Кто ж тебе доктор, если ты такой дурак?

Разорвать, растоптать, размазать. Уничтожить ссыльную дрянь, которая осмелилась тянуть руки туда, куда не следует, и брать то, что не может ей принадлежать. Моро хотел только этого.

Над их головами хлопнуло окно, и Август увидел растрепанную голову Эрики — она уже успела принять мужской облик. «Значит, надела свои артефакты…» — подумал Август и сполз по стене в наметенный за ночь сугроб.

— Жан-Клод! — Август и в страшном сне не мог бы представить, что у хрупкого и тонкого Штольца может быть такой грозный рык, который сделал бы честь полковнику Геварре. — Сюда! Немедля!

— Иду, милорд! Иду! — охотно и весело откликнулся Моро и, сев на Августа, схватил его за лацканы пальто и ударил головой о землю. На его губах плясала хищная улыбка бешеного зверя — такая же, какой когда-то ухмылялся Геварра, глядя, как бунтарь рядом с ним теряет ошметки мяса под ударами. Август почувствовал, как под волосами делается отвратительно тепло и липко, и увидел, как где-то высоко-высоко проплыло лицо Штольца, искаженное ужасом.

— Моро! — прокричал он, должно быть, понимая, что уже не сможет остановить своего джиннуса.

— Да иду я!

А потом на Эверфорт обрушилась музыка.

В ней не было ничего человеческого — людские тела и души не приспособлены к таким звукам. Так могут грохотать трубы ангелов, поднимающие мертвых в день страшного суда. Так могут реветь чудовищные кони, которыми будут топтать грешников. Так может выть ветер, который двинется с севера и сметет с лица земли все живое, очищая место для нового мира. Августа вытряхнуло в реальность, он пришел в себя и тотчас же захотел свернуться калачиком в снегу, закрывая руками пах и умоляя о пощаде.

Он не сразу понял, что его больше не душат и не бьют.

Покачиваясь, Моро поднялся на ноги. Его лицо, запрокинутое к небу, сделалось бледным и жалким, словно музыка Штольца превратила его в марионетку и заставила делать то, что он не хотел. Хрипло кашляя и держась за уцелевшую шею, Август отполз в сторону и попытался встать, но лишь беспомощно распластался в снегу.

Ему представился Штольц, сидящий за роялем и охваченный той музыкой, что рвалась из-под его пальцев. Как человек может вынести такое? Август обнаружил, что у него мелко дрожат плечи, словно кто-то дергал его за невидимые веревки. Голову наполняло жгучей болью, руки изувечило судорогой. Все суставы мяло и выворачивало.

Музыка оборвалась, и Август услышал, как где-то в доме хлопнула дверь. Тишина, рухнувшая на город, была тяжелой и давящей — в этой тишине Август смог наконец подняться на ноги и заковылял прочь.

Через два дома он наткнулся на пьяницу, который шумно опорожнял желудок в снег. Увидев Августа, выпивоха выпрямился и, смахнув с губ розовую слюну, спросил:

— Ты тоже это слышал, да?

— Что я слышал? — спросил Август, понимая, что с трудом держится на ногах. Надо бы найти извозчика — в таком состоянии он до дома не дойдет — да только все извозчики сейчас спят, как и их лошади.

Что сейчас творится в доме на Малой Лесной? Что говорит Моро в свое оправдание — да и считает ли он нужным оправдываться? У них с Эрикой заключен своего рода контракт: он обеспечивает ей мужской облик и защиту, а она дарит ему свою музыку. Но только ли это? Стал бы Моро впадать в такой гнев просто из-за музыки — или он убивал своего счастливого соперника?

Во рту поселилась горечь.

— Грохот, — охотно ответил пьяница. — Я от кума шел, а оно вдруг как взревет! Господи, думаю, ну все, пришел последний день! Помилуй нас, грешных!

— Да, — кивнул Август. — Да, я слышал.

Он в очередной раз подумал, что музыка Эрики способна править миром. Она захочет — и все встанут перед ней на колени. Она захочет — и люди будут резать друг друга ради ее улыбки. Но пока она захотела лишь спасти Августа от разъяренного джиннуса.

И она ответила «Да». Это было самым важным.

— Это ты из-за нее так приложился, бедолага? — полюбопытствовал пьяница. Август дотронулся до затылка, поморщился: на пальцах осталась кровь. Хотелось надеяться, что обошлось без сотрясения.

Если бы не Эрика, Моро бы убил его.

— Да, — ответил Август. — Из-за нее. Будь здоров.

Он прошел по улице, миновал несколько дворов и вышел к набережной. Елка, украшенная золотыми шарами, была похожа на смущенную девушку, которую забыли взять на праздник. Набережная была пуста.

Август сгреб пригоршню снега с ограды и, смяв, приложил к затылку и сморщился от боли. Когда-то в академиуме студенты придерживались простого свода правил по поводу того, как следует отмечать новый год: надо как следует напиться, потом заняться любовью с красавицей и в качестве бонуса отметелить кого-нибудь. Что ж, сегодня у Августа получилось почти все — правда, отметелил не он, а его.

Ну да это детали.

Он обошел елку и вдруг увидел возле ограды какой-то темный бесформенный куль. Август сделал несколько шагов и увидел раскинутые женские ноги, задранную клетчатую юбку, лицо с открытым ртом, смотревшее в небо заснеженными глазницами. Во рту лежала белая роза с растрепанными лепестками. Теплый пушистый платок сполз с головы, освободив тяжелые соломенные косы и обнажив обгорелое правое ухо.

Август присел на корточки рядом с женщиной, всмотрелся в ее лицо и узнал торговку пирогами. Его кольнула жалость. Еще вчера она с шутками и прибаутками продавала здесь свой товар, и малышня крутилась возле ее лотка, протягивая монетки и получая хлеб для уток. А сегодня все кончилось.

Август прищурился и, протянув руку, осторожно вынул розу изо рта покойницы. Цветок был особенный, сорта Фаола — такие розы, белоснежные с красной каймой на центральных лепестках, изображали на иконах Богоматери. Цветок был редкий — его продавали лишь в нескольких столичных магазинах.