Он стоял перед Мазуром, едва заметно улыбаясь, взгляд егобыл ясен, чист, светел, а лицо озарено, просветлено, исполнено неземнойблагодати – хоть ангела господня с него пиши для иконы. В голове у Мазурапонемногу рождалось нечто сродни озарению. Он слишком хорошо знал, что означаетподобного рода выражение на физиономии старого приятеля, друга заклятого.

– Ах ты, чекистская морда... – сказал оношарашено. – Ты снова крутил комбинацию... Я по роже вижу.

– Мне ваши беспочвенные подозрения очень дажестранны, – ханжеским тоном сказал Лаврик с оскорбленным видом седоусогослужаки, облыжно обвиненного в том, что он злодейски пропил полковое знамя.

– С-сука, – сказал Мазур. – Тварь. Прохиндей. Тыкрутил комбинацию – моим горбом...

– Ну, вообще-то я не обязан перед тобой отчитываться, –сказал Лаврик уже нормальным голосом. – Но, поскольку ты человек надежныйи зарекомендовавший себя... Крутил, извини. Нужно смотреть дальше своего носа.Вы, ихтиандры бесхитростные, без затей режете глотки, а я обязан не только васпри этом оборонять от козней вражеских, но еще и комбинации крутить... Ну да. Ятебе всобачил микрофончик – импортная штучка, совсем крохотная, идеальноприлипает к любой поверхности... И через пару минут после того, как ты уехал нагрузовичке, мы туда нагрянули – я, вон тот компаньеро, – он кивнул всторону «Ла Тортуги», – и его барбудос. Состоялся сложный, душевный икрайне результативный разговор. Твой Ричард, как ни был крут, пообещал работатьна нас – и будь уверен, пахать будет исправно и добросовестно. Крутыепарни – они сплошь и рядом еще и разумные... Так-то. Как говорится, поддавлением неопровержимых аргументов и улик... Вытаскивать тебя оттуда было быслишком простым решением. Жизнь требовала комбинаций посложнее. Нужно былоосвоить некий участок – и мы его освоили. И при чем тут наши с тобойпереживания? Кого интересуют эмоции, когда речь идет о деле?

– Меня же сто раз могли там угрохать, – сказал Мазур.

– Не могли, – ответил Лаврик. – Не для того тебятак старательно учили, не для того над тобой бились лучшие специалисты, чтобыты дал себя прихлопнуть каким-то вшивым гангстерам... Ведь, по большому счету,не ухлопали же? А польза вышла нешуточная. Те, кому надлежит, еще такой урожайснимут с этой веревочки, что ты, простая душа, и представить себе не можешь,может быть, и я тоже... Разобиделся?

– Не дождешься, – угрюмо сказал Мазур.

Ни злости, ни обиды у него и в самом деле не было.Притерпелся уже к Лавриковым штучкам. И, самое главное и самое печальное,прекрасно его понимал, как бы дико это ни казалось. Лаврик был сугубыйпрофессионал, и когда начиналось дело, у него где-то внутри щелкал невидимыймиру тумблер, отключавший все человеческое – как и у самого Мазура при другихобстоятельствах... Глупо и неразумно сердиться на человека, стремящегосясделать свою работу – пусть даже при этом тобой сыграли втемную. Обычныйчеловек отшатнулся бы от таких рассуждений в ужасе и омерзении, пылаяблагородным возмущением – но они-то с Лавриком были надежно и качественноискалечены своей профессией...

– А как же наш подводный луноход? – спросил онязвительно.

– Ничего ему не сделается, – сказал Лаврик. –Плюс-минус сутки... Сам же видишь, перерывчик вышел небольшой, как ирассчитано. А в общем начальство, конечно, торопит. Где-то там, – оннеопределенно повел рукой, указывая на океан, – обретается подводнаялодка... Не наша, кубинская. Для надежности аппарат погрузим прямо на нее, онслишком большой, чтобы тащить его сюда, в город. Вот только... – он вновьповернулся к морю, лицо стало озабоченным. – Если эта хренотень усилится,завтра в море не выйдешь.

– Да уж, – согласился Мазур, глядя на затянутое серымнебо. Налетавший ветер уже не на шутку раскачивал и трепал верхушки пальм,гонял по пирсу обрывки газет и пустые банки.

– Меня терзают угрызения совести, – сказал Лавриквполне веселым тоном. – Я, правда, перед тобой ужасно виноват...Хочешь литр виски в качестве моральной компенсации?

– Ни хрена, – сказал Мазур. – У меня естьидея получше. Найди мне в городе местечко, где можно взять напрокат смокингмоего размера – и считай, что мы квиты, я все прощу...

– Я себя чувствую форменным идиотом, – честно иоткровенно признался Мазур, вертя пустой бокал. – Кто же знал...

– Не переживай, – сказала Ким. – Мне во всякомслучае ты сделал приятное. Честное слово. Получилось очень даже стильно. Ты,правда, импозантно выглядишь. Меня уже кое-кто спрашивал с уважением в голосе,что это за парень – не дипломат ли, не здешний ли министр...

– А ты?

– А я загадочно улыбалась, – сказала она. – Отчегоони еще больше отвешивали челюсти... Извини, я поговорю с тем вон старымхреном, нужно же хозяйке о важных гостях позаботиться...

Она подмигнула и направилась к кучке гостей, окружившихкакого-то мрачного пожилого типа, торчавшего в уголке с таким видом, словно оншел на молитвенное собрание и был ужасно шокирован, попав на развеселую пьянку.На нее оглядывались, она и в самом деле выглядела великолепно – в черномвечернем платье, раскрасневшаяся, успевшая пропустить пару бокалов.

Мазур остался стоять в другом углу, в своем дурацкомсмокинге. Бесшумно подкравшийся пожилой местный тип в красном пиджаке и счерной бабочкой проворно наполнил его бокал. Судя по нешуточной сноровке, онбыл из нанятых на сегодняшний вечер профессиональных официантов из какого-тогородского заведения.

Пришлось изрядно пригубить – не пропадать же халявному добру?

Почти сразу же, заявившись в «проклятую гасиенду», Мазурубедился, что свалял дурака, проявив то ли невежество, то ли наивность.Поскольку он один-единственный из полусотни гостей оказался в смокинге.Половина дамочек, правда, щеголяла в вечерних платьях – но вот мужская половинаприглашенных красовалась в самых обычных костюмах, главным образом белых, акое-кто и вовсе по-простецки – в джинсах и футболке.

Ничего удивительного, что на Мазура украдкой оглядывались –правда, без малейшей насмешки, вполне уважительно, но все равно он выгляделздесь белой вороной.

Что поделать, хотелось соответствовать. Он-то полагал, чтовсе будет, как в том самом голливудском кино: белые нежные манишки, бабочки,фалды... Жизнь безжалостно разнесла вдребезги взлелеянные импортнымкинематографом штампы. По сути это была обычная вечеринка: гремела музыка,гости толпами слонялись по дому, гомонили, хохотали, плясали. Никаких тебебокалов с шампанским и чинных бесед. Как он ни присматривался, не отыскал ниодного, к кому бы подходил эпитет «светский». Самая обычная публика,собравшаяся похлебать виски на халяву. Какие-то штатовские знакомые Кимберли,явно не из миллионеров и сенаторов, знакомые знакомых, вообще непонятно кто – идобрая дюжина местных репортеров, которых сразу удавалось опознать, потому чтоони расхаживали с видом изголодавшихся гиен, озабоченные тем, чтобы и выпитькак следует, и высмотреть или услышать нечто, способное хотя бы отдаленно сойтиза сенсацию.