Так же как и Эрик, Володя очень серьезно отнесся к визиту незнакомца.

- Боюсь, Лида, тебе грозит настоящая опасность, а ты веселишься, как девчонка…

- А что же мне делать? Неужели ты думаешь, что я по этому поводу заплачу?

- Если ты будешь так легкомысленна, то боюсь, что плакать придется мне, как заведующему отделением - когда больных некому будет лечить.

- Ну и что ты предлагаешь?

- Оставь расследование нам с Эриком. Запахло жареным, и тебе лучше всего отойти в сторону и не светиться.

- Аля - моя сестра, а не твоя - и не Эрикова, Так что на это можешь не надеяться. У меня, наоборот, контрпредложение: подойти к расследованию с другого конца: вместо того чтобы искать подозреваемых в архивах, заставим кого-то из них - виновного - приступить к активным действиям. Я теперь уже совершенно уверена, что Алю убили.

- То есть ты предлагаешь выманить убийцу на себя, как на приманку? Не понимаю, чего тут больше… - тут

Володя остановился, опасаясь сказать более того, что я согласна буду выслушать, и более мягким тоном продолжал:

- По-моему, ты чересчур много прочла детективов… В этих книжках сыщиков-любителей обычно не убивают, хотя преступник и пытается это сделать. Но иначе их никто не будет читать… Но в жизни все не так.

Мы с Володей по этому поводу крупно поспорили, но в конце концов пришли к соглашению… то бишь к консенсусу: мне пришлось пообещать ему, что я никуда не буду выходить из дома в одиночку, даже в магазин. Я не понимала, к чему обязывает меня это обещание, до тех пор, пока не пришло время уходить; увидев, что я собираю вещи, Синицын спокойно мне сказал:

- Подожди немного, я скоро освобожусь и провожу тебя до дома.

Это прозвучало не как приказ, а как констатация непреложного факта. Сила Володи как психотерапевта заключается в том, что он никогда не приказывает, но к нему всегда прислушиваются. Я не стала с ним снова спорить, тем более что его общество мне было приятно, просто спросила:

- Тебя что, дома никто не ждет?

- Не ждет.

- Я все хотела спросить тебя раньше: ты женат?

- Был.

- Давно развелся?

- Нет.

- А дети у тебя есть?

- Нет.

- Ты можешь отвечать мне не односложно, как партизан на допросе, а по-человечески?

- Могу, - ответил он и тут же расхохотался. Когда смешинка прошла, он добавил:

- Извини, просто я не привык говорить о своей личной жизни. Моя жена - прекрасная женщина, и мы с ней остались друзьями. В разводе мы два года, и она снова вышла замуж.

Я живу то у матери, то в своей комнате в коммуналке, поэтому я и дал тебе два номера телефона. Любовницы в данный момент, если тебя это волнует, у меня нет. Что еще тебя интересует?

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам, и прикусила губу; мне редко давали такую отповедь: он говорил со мной резко-насмешливым тоном, как будто я лезла ему в душу - или в его личные бумаги. Вслух я сказала:

- Извини, если я показалась тебе чересчур любопытной - я больше ни о чем не буду тебя спрашивать. Провожать меня не надо - сейчас нет еще и шести, в это время все едут с работы, и даже маньяк не стал бы нападать на меня в толпе. К тому же троллейбус, как тебе известно, останавливается у самого моего дома. Но спасибо за предложение, - и я, подхватив сумочку и зонт, быстро пошла по коридору, не оглядываясь. Лучший способ показать мужчине свое недовольство - это отказаться от его помощи и лишить его на некоторое время своего общества; это великолепно действует - гораздо лучше, чем высказанные вслух обиды и громкие выяснения отношений.

Володя выскочил из ординаторской мне вослед; он не мог себе позволить бежать за мной по коридору на глазах у всех, поэтому придумал другой способ меня задержать.

- Лидия Владимировна, - громко, так, чтобы все слышали, произнес он. - Одну минуточку, если можно. Я хотел только выяснить, кто у вас идет в ближайшее время на выписку.

Несколько человек, собравшихся в холле, с любопытством на нас глазели. Сидевшая за пианино молодая пациентка Фаина, у которой был неплохой голос, прервала свое музицирование и тоже уставилась на меня. Синицын поставил меня в безвыходное положение: я не могла орать на весь коридор, и сделать вид, что я его не слышу, тоже было невозможно. Мне пришлось вернуться в ординаторскую - и я это сделала, уверяю вас, с весьма кислой физиономией.

Как только я появилась на пороге, Володя втащил меня внутрь, с силой захлопнул за мной дверь и, схватив обе мои руки в свои, начал извиняться:

- Лида, я вовсе не хотел тебя обидеть. Прости меня, пожалуйста. Я просто не умею и не люблю говорить о себе - такой уж я уродился. Это не имеет никакого отношения к тебе, наоборот…

- Я не понимаю, о чем ты, - перебила я, приняв холодно-удивленный вид: брови поползли вверх, но ни глаза, ни губы не улыбались. Такое выражение лица доводило моего Виктора до белого каления. - Мне не на что обижаться. Наоборот, ты деликатно, можно сказать, тактично, дал мне понять, чтобы я не совала свой нос, куда не следует. А теперь пусти меня, пожалуйста: если тебя никто не ждет, то меня ждет Гриша.

- Ну, уж если ты все равно обиделась, то пусть будет хотя бы за дело, - вдруг заявил Володя и, наклонившись, поцеловал меня в губы - это был великолепный, долгий поцелуй: в нем чувствовалась и нежность, которая явно имела отношение только ко мне, и страсть изголодавшегося мужчины, давно не касавшегося женщины вообще. Я этого совершенно не ожидала; воспользовавшись моим замешательством, он прижал меня к себе и тихо проговорил:

- Ты можешь спрашивать меня о чем угодно. Прости меня, но я ничего с собой не мог сделать - ни тогда, когда грубо тебе ответил, ни сейчас… твои губы просто созданы для поцелуев, - добавил он невпопад игривым тоном.

Последняя его фраза вывела меня из состояния блаженно-ошалелого оцепенения, в котором я пребывала; надо же было ему почти дословно повторить эту банальность, которую вчера мне говорил Эрик! Я резко - чересчур резко - отстранилась и выпрямилась.

- Прошу тебя, Володя, никогда больше этого не делай, - произнесла я как можно более убедительно и вдруг осеклась: встретившись с ним взглядом, я увидела в его глазах боль, как у раненого Бемби, и добавила:

- По крайней мере, в стенах стационара: иначе наши с тобой репутации пострадают, а как наших больных лечить без репутации? - и я слабо ему улыбнулась.

Володя ухватился за эту улыбку, как за спасательный круг. Он был готов как угодно загладить свою вину; в этот момент он был моим рабом - и почему-то, по какой-то моей душевной извращенности, мне это не понравилось! Проводив меня до двери в квартиру - он настоял на этом, чтобы мне не пришлось подниматься на один лестничный пролет в темноте, где меня мог поджидать гипотетический убийца, - он даже не клюнул меня в щечку, настолько боялся, что я его оттолкну.