Так или иначе, во всем перечисленном нельзя было винить учителя Алкивиада.

Ни Платон, ни Ксенофонт не могут отрицать того факта, что их герой Сократ был наставником по меньшей мере одного исключительно дурного человека – Крития. Обоим приходится искать способы отмежевать Сократа от этого чудовища. Когда речь заходит об Алкивиаде, два биографа выбирают для защиты Сократа от обвинения в дурном наставничестве разные стратегии. Ксенофонт заявляет, что Алкивиад был великолепным военачальником и государственным деятелем, но, к несчастью, пренебрегал благотворным влиянием Сократа. Платон же преуменьшает значение Алкивиада, представляя его человеком незрелым и переоцененным.

Единственным, кого не особо заботила защита Сократа, был, как кажется, сам Сократ. Его готовность принять высшую меру наказания тоже не была бессмысленным самопожертвованием. Расставшись с жизнью с таким достоинством, Сократ привнес во внутренние дела города некоторое спокойствие. В течение следующих лет семидесяти между греческими городами-государствами было множество войн, что позволило Афинам частично восстановить свое положение. Но, насколько нам известно, никакого кровопролития между разными фракциями афинян не было.

Это поразительно. В последние годы V в. до н. э., с окончательной победой Спарты, Афины подошли к самой грани окончательного краха не только вследствие потери империи и прекращения внешней торговли, но и из-за становившихся неконтролируемыми внутренних раздоров. Диктатор Критий, действовавший от имени симпатизирующей Спарте аристократии, мстительно расправлялся со средними и низшими классами. «Демократы», подобные бывшему полководцу нуворишу Аниту, который участвовал в судебном преследовании Сократа, были не менее безжалостными и жаждали не примирения разных сегментов общества, а мести.

Но в начале IV в., по мере того как Афины восстанавливали силы, сложилось новое согласие. Отличительной чертой города, которой афиняне по праву могли гордиться, стали демократические, основанные на законах процедуры, разработанные в качестве средства урегулирования разногласий и приспособления к переменам. Широко распространилось мнение, что периоды диктатуры в 411 и 404–403 гг. до н. э. были лишь постыдными эпизодами. Граждане всех слоев общества охотно провозглашали свою верность городу и его демократической системе.

Демократические процедуры, насколько мы можем их реконструировать, также стали более изощренными. Последние годы V в. преподали весьма суровые уроки. Они показали, что демократия, не признающая никаких сдержек и противовесов, может совершать ужасные ошибки. Не менее отрезвляющим был и опыт, показавший, что́ происходит, когда действие демократии приостанавливается и малочисленная клика клептократов получает полную волю арестовывать, убивать и грабить.

В IV в. до н. э. политическая система проводила более четкое различие между законами (номос – νόμος), выражавшими общие правила, и постановлениями (псефизма – ψήφισμα), касавшимися конкретных вопросов, например воздания почестей отдельному человеку. Изменение законов стало сложной процедурой, несколько подобной внесению изменений в конституцию в нынешней демократии. Рассмотрение предложенных изменений законов производилось как всем Народным собранием, так и меньшим советом граждан, избранных по жребию из числа всех граждан мужского пола не моложе тридцати лет, которые имели право быть присяжными, на роль номотетов (νομοθέτης), то есть законодателей. Проводилось нечто вроде судебного процесса, в котором заслушивались доводы за сохранение существующего закона и причины, по которым его необходимо изменить. Еще одно новшество состояло в том, что гражданин, выступивший в собрании с предложением мер, противоречащих существующему закону или основанных на ложной или дезориентирующей информации, мог быть подвергнут преследованию и теоретически даже казнен. Хотя такие нормы кажутся чрезмерно суровыми, историки права видят в этой новой афинской системе предвестие принципов судебного контроля законодательства, используемых в нынешних демократиях: взять хотя бы ту активную роль, которую играет Верховный суд Соединенных Штатов. Насколько нам известно, такие судебные ограничения, вероятно, вступили в силу к концу V в. до н. э., а заработали в полной мере только в IV.

Каковы бы ни были подробности устройства демократической системы, в начале IV века до н. э. она была предметом коллективной гордости афинян, а сбои, случавшиеся в ее работе, казались им постыдными. Тщательное изучение государственных надписей и эпитафий этого периода показывает, насколько сильно граждане стремились отмежеваться, как при жизни, так и после смерти, от периодов тирании. Один из примеров такого отношения дает надгробный памятник Дексилею, храброму и талантливому всаднику, погибшему в бою в возрасте двадцати лет. Это великолепное скульптурное произведение почти двухметровой высоты выполнено из мрамора с горы Пентеликон по заказу осиротевшей семьи. Храбрый афинский юноша чрезвычайно уверенно управляет своим вставшим на дыбы конем и орудует копьем. Его оружие, уздечка и стремена теперь утеряны, но их легко вообразить. Внизу съежился враг, изображенный в беспомощной наготе.

Эта скульптура была найдена в районе кладбища Керамика в 1863 г.; сейчас она выставлена в небольшом музее при кладбище, а неподалеку, на том месте, где она стояла исходно, установлена ее копия. Она стоит в ряду мемориалов, протянувшемся вдоль одной из главных улиц Афин. Историки сделали как из самого горельефа, так и из сопровождающей его подробной надписи несколько важных выводов: Дексилей был одним из пяти всадников, погибших во время сражения со спартанцами при реке Немея в 394 г. до н. э. или около этого времени.

Как считают исследователи, родные юноши старались подчеркнуть год его рождения, 415 (или 414) г. до н. э. Это означает, что он родился в демократических Афинах и был слишком молод, чтобы иметь какое-либо отношение к обеим диктатурам, 411 или 404–403 гг. Эти кровопролитные периоды иногда называют временами заговоров богачей, из числа которых набирались всадники, против бедных сограждан. Но в этой мемориальной скульптуре знатное семейство с военными традициями сочетало поминовение своего отпрыска с намеком на заверения в верности, своей и всего своего класса, более широкому кругу граждан. Пышность самой скульптуры провозглашает право богатейших граждан города на почетную роль в его защите – дорогостоящую подготовку их сыновей к сражениям в конном строю. Но в то же время она служит поручительством в верности этих блистательных всадников горожанам.

Такие заверения были необходимы, потому что, насколько мы можем судить, в Афинах все еще существовал достаточно широкий спектр политических мнений. Вероятно, еще оставались богатые граждане, симпатизировавшие Спарте, которые были не в восторге от восстановления демократии. Были и убежденные демократы, возмущенные попыткой спартанцев подавить афинский эксперимент народовластия и мечтавшие отомстить Спарте. Но смерть Сократа (в сочетании с несколькими другими судебными процессами того же года) все же оказала некоторое воздействие на нравы: она пристыдила противоборствующие фракции афинян и подтолкнула их к своего рода перемирию.

Может возникнуть вопрос: почему же юный Дексилей должен был снова рваться в бой, если совсем незадолго до этого его родной город был побежден, разоружен и практически выбит из борьбы за власть в Греции? Дело в том, что Афины оказались втянуты, причем не вполне по своей воле и лишь во вспомогательном качестве, в новый