– Конечно, о том, чтобы завешивать зеркала, никто неговорит, – неожиданно вслух подумал он. – Но хотя бы от букетов можнобыло на время отказаться.

– Ты о чем, Эдуард? – вскинула Евгения Генриховнаголову. – Сядь, мне нужно кое-что закончить, я недолго. Так о чем ты?

– Неправильно мы себя ведем, – так же задумчивопродолжал Эдик.

– В чем же неправильно? – осведомилась мать, неотрывая глаз от документов.

– В том, что девушка умерла. А мы словно и не заметилиее смерти.

– Эдуард, что ты говоришь? – Евгения Генриховнасняла очки в тонкой оправе и аккуратно отложила их в сторону. – Что значит– не заметили? Если ты не принимаешь участия в решении возникших проблем, этоеще не значит, друг мой, что они не решаются.

– Дело не в том, – возразил Эдик. – Все нашистрахи сейчас – страхи за нас, за семью. Ты пытаешься нас обезопасить, и я тебеочень благодарен, честное слово! Но все же… Для нас смерть Илоны – просто… ну,не знаю… как флажок такой, что ли: «Внимание, здесь опасность». А смерть – впервую очередь смерть сама по себе и уже во вторую – флажок или еще что-нибудь.Вот посмотри, – заторопился он, видя недоуменный взгляд матери, –ведь мы даже цветы не убрали, не говоря уже о трауре.

– Ты забываешься. Илона – не член нашей семьи.

– Мама, да какая разница! – не выдержалЭдик. – Она умерла, и все. Плачет по ней во всем доме только ОльгаСтепановна, которая, к слову сказать, ее терпеть не могла. А тебе цветы белые,совершенно ужасные, привезли вчера, словно ничего и не случилось. Вот мне чтоне нравится, понимаешь?

Евгения Генриховна провела пальцем по золотой оправе ибросила взгляд на вазу у окна.

– Ты, друг мой, придаешь слишком большое значениевнешней стороне, – холодно заметила она. – И, кстати, почему тебе ненравятся мои каллы?

– Потому что они как мертвые, – тихо ответил Эдик.

Евгения Генриховна дернула подбородком, но промолчала. Эдиксел на стул с высокой резной спинкой и приготовился слушать.

– Хорошо, что ты сам заговорил об опасности для насвсех, – произнесла Евгения Генриховна как ни в чем не бывало. – Ведьто, что я собираюсь сделать, касается непосредственно тебя.

– Мама, если ты опять про банк, то я поговорил сохраной… – начал было Эдик, но Евгения Генриховна остановила его:

– Я говорю о твоей жене и ее сыне.

Эдик изумленно воззрился на мать.

– Господи, мама, они-то тут при чем?

– Неужели ты сам не понимаешь, что Затрава не успокоится?Нет, он от своего не отступится. Я, разумеется, сделала все возможное, и вконце концов убийцу найдут, но через какое-то время. Мамонов надавил нанекоторых людей, но ты же видишь: мы имеем дело с уголовником. Следующий, когоон выберет, будет… – она сделала короткую паузу, – будет мальчик,Тимофей.

– Откуда ты знаешь? – оторопев от ее уверенности,спросил Эдик.

– Знаю, поверь. И поэтому мы должны сделать всевозможное, чтобы ничего не случилось.

Эдик прижал к лицу обе ладони и с силой провел по бровям.Мать с жалостью смотрела на него. Наконец Эдик оторвал руки от лица и хриплоспросил:

– И что же ты предлагаешь? Нанять им охрану?

Евгения Генриховна покачала головой.

– Полагаю, это бессмысленно. Я даже не говорю офинансовой стороне. Просто есть гораздо более приемлемый вариант. Я поговорилас подругой, с Ольгой Валерьевной, и она готова пока поселить у себя и Наталью,и ее мальчика. У них коттедж практически пустует, там только садовник.Территория, как ты помнишь, охраняется. Я договорилась – машина за ними придетзавтра вечером, так что время собраться у Натальи будет…

– Постой, постой! – перебил ее Эдик. – Тоесть как – машина завтра? Они уже завтра уедут? И насколько?

– Ненадолго. До тех пор, пока вопрос с Затравой небудет решен окончательно. Я думаю, максимум два-три месяца.

Эдик ошеломленно молчал. Завтра… уже завтра Наташу увезут, ион не увидит ее три месяца, а может быть, и больше. Он представил, какостанется один в их комнате, где на полках стоят любовно расставленные Наташейбезделушки, и его охватила черная тоска. Как же он без нее? В памяти еговсплыла утренняя сцена. «Никакого секса следующие тридцать дней», и то, чтопроизошло потом. И всего этого он лишится!

Евгения Генриховна продолжала что-то размеренно объяснятьпро звонки, про отопление в доме, про лесопарк, но он не слушал. Даже принимаярешение о женитьбе вопреки воле матери, Эдик не чувствовал себя таким злым. Онпросто мягко настаивал на своем праве жениться на женщине, которая емунравится. Но сейчас он пришел в бешенство, и его реакция оказалась для ЕвгенииГенриховны совершенно неожиданной.

– Значит, так… – сказал Эдик, только что почтивоочию увидевший, как у него из постели вытаскивают Наташу и увозят в новый домс отличным отоплением. Почему-то слово «трубы» неожиданно показалось емунеприличным, но Эдик заставил себя не думать о такой дребедени. – Значит,так… – повторил он, не глядя на мать. – Ни в какой коттедж они непоедут.

– Почему? – не поняла его мать. – Ты противтого, чтобы обращаться к Ольге Валерьевне? Хорошо, есть другие варианты…

– Никаких других вариантов нет, – отрезал Эдик.«Солнышко мое, а кроме массажа еще на что-нибудь есть запреты?» – сладкий,тягучий, завораживающий голос так и звучал в его ушах. – Наташа и Тимофейостанутся здесь, и я сумею их защитить гораздо лучше всей охраны и садовниковОльги Валерьевны.

– Ты? – В голосе Евгении Генриховны прозвучалаедва заметная насмешка, но ее хватило, чтобы Эдик перестал сдерживаться.

– Да, мама, я. Я прекрасно понимаю, что, по-твоему,твой сын ни на что больше не способен, кроме как сидеть на теплом, купленномместе в банке, но это не так. Не знаю, почему ты решила, что Тиму и Наташегрозит опасность. Мне кажется, ты ошибаешься. Затрава проиграл и просто хотелтебе отомстить. А вырезать всю нашу семью для того, чтобы ты откупилась от негосвоими несчастными салонами… Да просто глупость, мама, предполагать такое!Хочешь устанавливать свои камеры – пожалуйста, но Наташу я тебе неотдам! – Эдик почти кричал, пока ошарашенная Евгения Генриховна пыталасьвстать с кресла. – Не отдам! Ни ее, ни Тимошу! У меня наконец-то естьсемья, понимаешь? И они меня любят!

– Если бы ты их любил, ты бы послушался моегосовета, – быстро вставила Евгения Генриховна, и Эдик замолчал.

«Кажется, я его все-таки убедила», – решила былогоспожа Гольц. Но Эдик тут же заговорил, причем почти спокойно:

– Знаешь, мама, если бы это был совет, то я еще подумалбы над ним. Хотя бы подумал. Но ты уже все сделала. Ты договорилась с ОльгойВалерьевной, заказала машину… Ты не собиралась со мной советоваться, простопоставила меня перед фактом. И я, в свою очередь, ставлю тебя перед другимфактом: они никуда не едут. А теперь извини меня, я обещал Тимофею съездить сним за динозаврами.