– Принято! Следующий! Не задерживайтесь,гражданчик! Сделал дело – отвали смело! Читать, что ль, не умеете? –рявкала Улита, собирая отчеты.

На Мефодия суккубы поглядывали с кокетливыминтересом, как на новенького. Один даже попросил позволения чмокнуть ручку,после чего попытался превратиться в девчонку из соседнего класса. Неограничившись этим, суккуб с мокрыми поцелуями полез к Мефу на колени, бормочаглупости. Однако Меф еще не забыл, что всего минуту назад этот же самый суккубимел облик тощего дяденьки средних лет в очках-линзах и с заросшим волосамикадыком.

– А ну прочь! Во мрак сошлю! –сердито крикнул Мефодий, и дрожащий суккуб мигом слинял, выронив из влажныхручек пергамент с отчетом. Улита одобрительно показала Буслаеву большой палец.

К исходу второго часа суккубы отчитались и,продлив визы на пребывание в мире смертных, отвалили прямо из заднего окна,выходившего на глухую стену дома. Не успела взмокшая Улита перевести дух истряхнуть все отчеты в здоровенную коробку, которую предстояло отправить вКанцелярию, как подоспело время комиссионеров. Здесь нужно было держать уховостро, поскольку комиссионеры, раздувая свои заслуги, склонны к припискам ифальсификации.

Комиссионеры в целом походили на людей, однаколица у них были мягкими, точно пластилиновыми. Они все время сминались игнулись. Носы безостановочно шмыгали.

– Вот тута, золотко, списочки самоубийц,а тута, значится, гордецов… А которые в чудеса не верили, тех я на отдельнуюбумажоночку чиркнул… Через запятую, стало быть, в один интервал. Соблаговолитепродлить пребываньице! – бормотал очередной комиссионер, вываливая на столкипу захватанных пергаментов.

Улита брезгливо принимала их и, пробивновеньким бряцающим дыроколом, подшивала в папку красного пупырчатого картона.Ей же вручались счета, которые ведьмочка долго и подозрительно разглядывала,шипя на комиссионеров за наглые приписки.

– Ах ты, наглая рожа! С каких это пор 1 +0 = 10? Еще и мелко написал! Ты кому очки втираешь? Ты понимаешь, что тыдокумент подделал? – грохотала Улита.

– А как же, золотко? Единичка и ноликсроду десять было! Не двенадцать же… Мы всех этих ученостев не знаем.Ниверситетов не кончали. Мы, значится, чтоб все лучшим образом! – мямлиликомиссионеры.

Когда же Улита вконец припирала их к стенке,комиссионеры бесстыже моргали, плакали и клялись чем попало. Особенно охотноздоровьем друга друга.

– Еще бы не клясться! Ведь они терпетьдруг друга не могут, сволочи эти! – поясняла Мефодию Улита и от всей душишарахала особо завравшихся комиссионеров дыроколом. Комиссионеры переносили этостоически и лишь озабоченно ощупывали свежие вмятины на своих пластилиновыхголовах.

Мефодию они, жалобно шмыгая носами, сдавалибезграмотные доносы друг на друга, в которых часто мелькали устаревшие оборотывроде «бью ничтожный челом вашей милости», «оный мерзопакостный гад умыкнул уменя эйдос а когда я слезно сказал ему опомнись что же ты сволота навознаятворишь бил меня нещадно», «не дайте в обиду бедную сироту сдерите с негоаспида кожу мне сироте на утешение и сошлите его во мрак на вечное поселение!».

От множества вонявших луком и табаком страницу Мефодия начали слезиться глаза, и он все более и более нервно шлепал печатьюпо штемпельной подушке, продлевая комиссионерам регистрацию. «Ничего себе денеквыдался! У них тут что, всегда так?» – думал он мрачно.

Когда к концу второго часа Мефодий почтиничего не соображал, а только шлепал печати, чья-то ловкая рука вдруг подсунулаему пергамент. Мефодий, не раздумывая, пропечатал и его тоже.

– Тэк-с! – удовлетворенно сказал голос. –А таперя вот туточки подпись личную поставить! На каждой страничке.

– Зачем?

– Положено так, по процедуре-с! Законнеумолим-с, но подкупаем-с!

В сознании у Мефодия зазвенел предупреждающийколольчик. Это был тот самый колокольчик интуиции, который всегда предупреждалего об опасности. Мефодий поднял голову, вспомнив, что произошло в последнийраз, когда он не прислушался к колокольчику. Перед ним замаячило мягкоепришибленное лицо и замигали узкие глазки несвежего цвета. Однако, несмотря наподхалимские интонации и заискивающие глазки, комиссионер совсем не понравилсяМефодию.

– Ну подписывай! Очередь ждет! Труд недремлет! – вежливо поторопил комиссионер.

Взглянув на первую страницу, Мефодий судивлением обнаружил, что там проставлено его имя. Он попытался углубиться вчтение, но в глазах зарябило от множества пунктов и подпунктов.

– Что это за бумажонка? – спросилМефодий, так ничего и не поняв.

– Моя командировочная во мрак! Дедулькусвоего навестить хочу! Двадцать лет его не видел! Все глаза выплакал! –сентиментально пояснил комиссионер и немедленно принялся сморкаться в большойкрасный платок.

– А мое имя тут при чем?

– Так положено. Подпись самого великогоМефодия Буслаева распахнет любые двери! Умоляю: ради дедули! Истерзалсястаричок, а у меня денег на билет нету! Осчастливите на всю жизнь! Деткам будупро вас рассказывать! – просительно сказал комиссионер.

Мефодий пожал плечами и, заглушив интуицию,потянулся к перу.

– А ну стой! Стой, кому говорю! –крикнула вдруг Улита.

Перо замерло над самой бумагой.

– Дай сюда! Взглянуть, говорю, дай!.. Такя и думала! Ты соображаешь, что делаешь? Это ж договор на продажу эйдоса! Тычуть душу свою ему не отдал, дурак! – сказала Улита.

– А дедушка? – спросил Мефодий.

– Какой, к поросячей маме, дедушка? Откудау комиссионеров дедушки, осел! Да они из навоза и пластилина! Ты кому веришь?Ему? Да своих-то собственных эйдосов у комиссионеров сроду не было, вот они излобствуют!

Она подбежала к Мефодию, выхватила пергамент инесколько раз хлестнула им по кислой физиономии комиссионера. Комиссионерразочарованно хрюкнул и с достоинством телепортировал. Его пришибленное лицовыражало глубочайшую скорбь.

– Знаешь, кто это был? Тухломон! Маэстроподлянок! Лучший наш комиссионер, но сволочь страшная. Не спохватись я – отдалбы ты ему свою душу за… ну-ка взглянем за что! За банку вздувшейся кильки! Вотпижон, мало того, что любит по дешевке брать, так еще и глумится! –возмущенно пояснила Улита, разглядывая отвоеванный пергамент.

– Я ничего не понял в той бумажке. Всебыло как-то путано… – растерянно сказал Мефодий.