Одна из причин этого явления, возможно, в том, что авторамфэнтези нравится горилла. Они никогда не беспокоились о крепости клетки, вкоторой она сидит, и в результате их не постигла утрата воображения, котораяявляется обязательным признаком взросления, у них не установилось ограниченное– туннельное – зрение, так необходимое для успешной карьеры взрослого человека.Один из парадоксов фэнтези/ужаса в том, что писатель, работающий в этом жанре,подобен ленивому поросенку, который строит свой дом из соломы и веток; новместо того чтобы усвоить урок и строить кирпичный дом по примеру своегостаршего брата (навечно врезанного в память благодаря Диснею), авторфэнтези/ужаса просто заново строит свой домик из тех же соломы и прутьев.Потому что каким-то безумным образом ему нравится, когда волк приходит исдувает его домик, точно так же как нравится, когда горилла сбегает из клетки.

Конечно, далеко не все писатели пишут фэнтези, но многие изнас сознают необходимость время от времени подкармливать свое воображениетакими страхами. Люди понимают, что воображению необходим этот корм, как нуженйод для профилактики заболеваний щитовидки. Фантазия – это йод мозга.

Выше я уже упоминал о сдерживании недоверия, которое Колриджсчитал необходимым для восприятия рассказа-фэнтези, романа или стихотворения.Можно сказать иначе – читатель должен позволить горилле на время освободиться,но как только мы увидим молнию на спине чудовища, горилла тут же возвращаетсяназад в клетку. В конце концов к сорока годам она уже к ней привыкает, и иногдаприходится выгонять ее оттуда палкой. А бывает, она совсем не желает выходить.

В этих условиях декорацией реальности становится оченьтрудно манипулировать. Конечно, в кино это делается, иначе моя книга была бы натреть короче. Но, устранив видимую часть декорации реальности, радиоразработало могучее орудие (возможно, даже опасное: об этом свидетельствуетпаника и истерия в национальном масштабе, вызванные радиопьесой “Война миров”)[106], чтобы сбивать замок с клетки гориллы. Но, несмотря на ностальгию,которую все мы испытываем, невозможно вернуться назад и воссоздать творческуюсуть радиоужаса; этот способ навсегда умер просто потому, что нам – к лучшемуили худшему – теперь необходима и зримая часть декорации реальности. Хочетсявам того или нет, но с этим мы уже расстаться не можем.

3

Мы почти закончили наше краткое обсуждение радио; мнекажется, не стоит уподобляться тем киноманам, которые способны весь вечерутомительно объяснять, почему Чарли Чаплин – величайший киноактер или чтоспагетти-вестерны Клинта Иствуда являются высшей точкойэкзистенциально-абсурдистского движения, однако наш разговор будет неполным,если не упомянуть истинного мастера этого жанра – не Орсона Уэллса, а АрчиОболера, первого драматурга, который имел собственную национальную радиосерию –бросающую в холод “Свет погас” (Lights Out).

"Свет погас” вышла в 40-х годах, но ее повторяли впятидесятые (и даже в шестидесятые), поэтому я с полным правом могу включить еев свою книгу.

Лучше всего из этого сериала я помню “Цыплячье сердце,которое пожрало мир”. Оболер, подобно другим художникам в жанре ужаса (другойпрекрасный пример этого – Альфред Хичкок), был чрезвычайно чувствителен кюмору, неразрывно связанному с ужасом, и это лучше всего видно в истории сцыплячьим сердцем; абсурдность происходящего заставляет вас хохотать, но в тоже время у вас по коже бегут мурашки.

– Помнишь, ты интересовался у меня, как наступит конец мира?– спрашивает ученый, невольно навлекший ужас на ничего не подозревающий мир,своего юного протеже, когда они летят в легком самолете на высоте пяти тысячфутов над непрерывно растущим цыплячьим сердцем. – Помнишь, что я ответил? О, –какие научные пророчества! Звучные теории о прекращении вращения Земли.., обэнтропии.., но вот реальность, Луис! Наступил конец человечества! Не в красномблеске атомного взрыва.., не в великолепии звездной плазмы.., не в белойхолодной тишине.., но так! В этой ползучей, все пожирающей плоти под нами. Нуразве не отличная шутка, Луис? Шутка вселенной! Конец человечества.., из-зацыплячьего сердца.

– Нет, – дрожащим голосом отвечает Луис. – Я не хочуумирать. Я найду безопасное место для посадки…

И тут, точно в нужный момент, успокаивающий гул моторасменяется кашлем.

– Мы срываемся в штопор! – кричит Луис. Они падают прямо нацыплячье сердце, и доктор громогласно провозглашает:

– Конец человечества!

Мы слышим биение.., громче.., громче.., а затем болезненныйвсплеск – и конец программы. Гений Оболера в том, что когда “Цыплячье сердце”заканчивается, вам хочется смеяться и в то же время вас выворачивает наизнанкуот отвращения.

"Начало бомбежки”, – говорили по радио (гудениебомбардировщиков; мысленно мы представляем себе небо, полное летающихкрепостей). “Бросаем мороженое в залив Паджет”, – продолжает голос (воющийгидравлический звук открывающихся бомболюков, нарастающий свист, которыйзаканчивается гигантским всплеском). “Все в порядке.., шоколадный сироп..,взбитое мороженое.., и.., бросаем вишни с мараскином! Мы слышим громкийплещущий звук, с которым льется шоколадный сироп, затем шипение – это засиропом следует взбитое мороженое. За ними раздается громкое кап-кап-кап вотдалении. И, как это ни нелепо, сознание отзывается на эти звуки, и внутреннимвзором мы действительно видим гигантские порции пломбира, которые, подобновулканическим конусам, встают из вод залива Паджет.., и на каждой –мараскиновая вишня размером с Сиэтл Кингдом [107]. В сущности, мы дажевидим, как эти отвратительно красные коктейльные вишни скатываются вниз иплюхаются во взбитое мороженое, оставляя в нем кратер размером с Тихо. А всеблагодаря гению Стэна Фреберга.

Арчи Оболер, беспокойный и очень умный человек, который былтакже связан с кино (один из первых фильмов, рассказывающих о выживаниичеловечества после третьей мировой войны, – “Пять” (Five) – замысел Оболера) ипреподавал драматическое искусство, использовал две сильные стороны радио:во-первых, врожденное повиновение мозга, его стремление увидеть то, что емухотят показать, каким бы нелепым это ни было; во-вторых, то, что страх и ужас –очень сильные эмоции, они выбивают из-под нас подпорки взрослости, и мыостаемся в темноте, подобно детям, которые никак не осмелятся включить свет.Радио, конечно, “слепое” средство, и только Оболер использовал его так полно иэффективно.