Следует также сказать, что любой кинематографист, которыйрешается снимать фильм ужасов, идет на большой риск. В других видах творчестваединственным риском является неудача – мы можем, например, сказать, что фильмМайка Николса “День дельфина” (The Day of the Dolphin) неудачный, но при этомникакого общественного возмущения не будет и матери не станут пикетироватькинотеатры.

Есть фильмы, которые скатываются вплотную к черте, закоторой “искусство” не существует ни в каком виде и где начинается чистаяэксплуатация; иногда именно эти фильмы пользуются шумным успехом. Один из таких– “Резня по-техасски с помощью механической пилы”; в руках Тоуба Хупера фильм удовлетворяетпредложенному выше определению искусства, и я готов свидетельствовать на любомсуде о его общественной ценности, искупающей недостатки. Но об “Ужасных” я быэтого не сказал. Разница больше, чем просто различие между мотопилой идвуручной пилой; она длиной в несколько миллионов световых лет. По-своему,очень своеобразно, но Хупер снял фильм со вкусом и совестью. “Ужасные” – работаслабоумных, дорвавшихся до кинокамеры [112].

Итак, если хочу сохранить некую упорядоченность нашейдискуссии, мне придется вернуться к понятию ценности – художественной илиобщественной. Общественная ценность фильмов в том, что они способныустанавливать связь между реальным и нереальным; это достигается путем созданияподтекста. И поскольку распространены они широко, этот подтекст частоохватывает всю культуру.

Бывало – в 50-е годы и в начале 70-х, – что фильмы выражалиобщественно-политические страхи, и этот факт придает таким фильмам, как“Вторжение похитителей тел” Дона Сигала или “Изгоняющий дьявола” Уильяма Фридкина,значение документа. Когда фильмы ужасов надевают многочисленныесоциополитические шляпы – картины класса Б превращаются в передовицы таблоидов,– они нередко служат исключительно точным барометром, отражающим то, что поночам тревожит все общество.

Однако фильмы ужасов отнюдь не всегда рядятся в одежды,которые делают их скрытыми комментариями к социальным или политическимпроблемам (как “Выводок” Кроненберга – реакция на распад современной семьи илиего же “Они пришли изнутри” (They Came from Within) – о каннибалистическихпобочных последствиях того, что Эрика Йонг назвала “сексом без расстегиванияширинки”). Как правило, фильмы ужасов заглядывают внутрь человека, ищут глубокоукоренившиеся личные страхи – те самые слабые точки, с которыми каждый долженуметь справиться. Это привносит в них элемент универсальности и служит основойдля создания подлинного искусства. С этой позиции можно объяснить, почему“Изгоняющий дьявола” (самый социальный из всех социальных фильмов) непользовался успехом в Западной Германии: в то время там был совершенно инойнабор общественных страхов (немцев гораздо больше тревожили бомбы в рукахрадикалов, чем сквернословие у детей), зато “Рассвет мертвецов” побил всерекорды сборов.

Фильмы, исследующие личные страхи, имеют немало общего сосказками братьев Гримм; картина класса Б – это тоже своего рода волшебнаясказка. Ее цель не получить политическую выгоду, а запугать нас, нарушивнекоторые табу. Поэтому если мое представление об искусстве правильно(искусство дает больше, чем в нем заложено), то эти фильмы ценны для публикитем, что помогают людям лучше понять смысл этих табу и страхов.

Хорошим примером этого второго типа фильмов ужасов являетсякартина студии РКО [113] “Похитители тел” (The Body Snetchers) – вольноепереложение – я очень мягко выражаюсь – повести Роберта Луиса Стивенсона, сКарлоффом и Лагоши в главных ролях. И кстати, снимал его уже знакомый нам ВэлЛьютон.

Как произведение искусства “Похитители тел” – одна из лучшихкартин 40-х годов. Как пример второго типа фильмов – то есть фильмов,нарушающих табу, – это просто шедевр.

Думаю, все согласятся, что один из самых больших страхов, скоторым каждый должен справиться на личном уровне, это страх смерти; безстарушки смерти фильмам ужасов пришлось бы туго. Соответственно бывает“хорошая” смерть и “плохая” смерть; большинство из нас предпочло бы мирноскончаться в своей постели в восьмидесятилетнем возрасте (желательно послеплотного обеда, бутылки хорошего вина и хорошего перепихона), но мало комухотелось бы испытать, каково быть медленно расплющенным автомобильнымподъемником, чувствуя, как на лоб размеренно падают капли машинного масла.

Многие фильмы ужасов черпают страх из понятия “плохой”смерти (как в “Отвратительном докторе Файбзе” (The Abominable Dr. Phibes), вкотором Файбз расправляется со своими жертвами с помощью двенадцати казнейегипетских, – выдумка, достойная комиксов о Бэтмане лучших времен). Кто,например, может забыть смертоносные бинокли из “Ужасов Черного музея” (Horrorsof the Black Museum)? Они снабжены шестидюймовыми пружинными шипами, и когдажертва подносит бинокль к глазам и пытается отрегулировать фокус…

Другие черпают ужас в самом факте смерти и последующегоразложения тела. В обществе, где такое большое значение придается хрупкимпреимуществам молодости, здоровья и красоты (и последнее, как мне кажется,обычно определяется терминами первых двух), смерть и разложение неизбежно воспринимаютсяс ужасом и со временем превращаются в табу. Если вы не согласны, спросите себя,почему школьников не водят на экскурсию в местный морг, как водят в полицейскоеотделение, пожарную команду и в ближайший “Макдоналдс”, – можно себепредставить – я делаю это в самые мрачные моменты, – как морг и “Макдоналдс”совмещаются; главным моментом экскурсии будет, конечно, разглядывание Мактрупа.

Нет, контора гробовщика – табу. Гробовщики – это современныежрецы, которые творят свою магию макияжа и бальзамирования тела за дверями, накоторых ясно написано “Вход воспрещен”. Кто моет волосы трупа? Срезают ли впоследний раз ногти на руках и ногах дорогого покойника? Правда ли, чтомертвецов укладывают в гроб без обуви? Кто одевает их для последнего визита взал погребения? Как маскируют пулевые отверстия? Как скрывают стриангуляционнуюполосу?

На все эти вопросы можно получить ответы, но это не то, очем знают все. И если вы захотите поместить их в собственный багаж знаний,окружающие сочтут вас странным. Я это знаю по себе; в процессе работы надроманом, в котором отец пытается воскресить сына из мертвых, я собрал стопкупогребальной литературы в фут толщиной – и то и дело ловил на себе косыевзгляды тех, кто гадал, зачем я читаю “Погребение: избавление от ненужногохлама или сохранение ценностей?”.