— Ну ребят, ну зайдите уже, ну что вы как… Маша, пусть Серёжа заходит!..

— Понял? — повторно поддел я Трунина, с трудом сдерживая улыбку и последний кусок котлеты во рту. — Серёжа пусть заходит, а Юрец пусть тут тусит. Один.

— Ну Серёжа, ну я… — Тёть Наташа всплеснула руками и скрылась.

Тимонина сунула нос мне через плечо.

— А что вы тут смотрите?

Я не успел просигналить Трунину, чтобы не воскрешал экран. Или успел, но он не понял. Ну, или понял, но специально…

— Фотки с Сегиной днюхи, — охотно отозвался он, вновь ослепив нас ярким светом своего видавшего виды «Ксяоми». — Прикинь, забыли про них. Только вот сейчас вспомнили. А, кстати, чё тебя не было?

— А Сега меня не приглашал. — Тимонина подняла на меня колючий взгляд.

— А Сега вообще никого не приглашал, — пробубнил я, дожёвывая и глядя на неё максимально жёстко. — Кто хотел — сами пришли. Кто загасился — тот загасился.

Тимонина надулась и отошла от меня, зато на её месте почти сразу возникли девчонки. Откуда они взялись вообще — чёрт их знает. Я думал, Трунин с Наськой давно разбежались, но сейчас почему-то и она, и Ялтина сеструха подкатили как ни в чём не бывало.

— О-о-о, это чё, пюреха с котлеткой? Как в детском садике? У нас тут что, столовка открылась? — поломав мне на время мозг, Настя быстро слямзила чуток пюре прямо с моей тарелки пальцем.

— Да это Машка местных бомжей подкармливает, — «пояснил» Трунин, не придумав ничего более оригинального, чтобы мне отомстить.

— А ты чё, правда у неё живёшь?

Я обернулся: Тимониной, оказывается, уже не было. Меня вот прям озадачило, что Настя это у меня спрашивает. Именно у меня, ведь мы с ней вообще «мало знакомы», то есть, никогда особо не общались, а если и общались, то исключительно при Трунине и только на общие темы.

— Временно, — ответил я, сунув ей почти насильно испорченную тарелку. И хотел было спуститься глянуть, куда подевалась Тимонина, но меня задержал очередной Настин вопрос:

— Серё-о-о, а ты в воскресенье выступаешь? Ну, на концерте?

При этом она поймала меня за рукав и улыбнулась в глаза так, как никогда раньше не улыбалась, и тогда я догнал, что меня прямо здесь и сейчас пытаются юзать в качестве реквизита для игры под названием «Заставь Трунина рвать свои кудрявые пакли». А я игр терпеть не могу, поэтому гаркнул не особо-то вежливо:

— Нет! — И пустился вниз по лестнице. — Я вообще не приду больше в клуб, меня ТВ уволила!

— Чё ты врёшь?! — донеслось мне в спину. — Как не придёшь?! У тебя же два номера по программе!.. Ну, Сег!.. Ну, Серё-о-о! Ну стой, куда-а-а ты?!

До того, как встретиться с Труниным и зайти к Тимониной, я наведывался домой. Шмотки там, бельё, плюс мамке от меня что-то нужно было.

Так вот, мамка, помимо прочего, привязалась насчёт этого концерта. А я на него вообще не собирался. То есть, полностью. Я был уверен, что ноги моей больше в клубе не будет. Но мамка начала давить на жалость. Что она с подругами намылилась туда в кой-то веки, что ей надо хоть куда-то вырваться. И чем ей вообще жить, если не гордостью за сына… Короче, она меня дожала…

Но я сам ещё не смирился, так что трогать эту тему тоже было такой себе идейкой…

* * *

После подъездной духоты порыв предзимнего ветра с изморосью подействовали на меня словно пощёчина, отрезвляюще. Тимонину разыскивать не пришлось — она стояла под крышей. В одной моей бывшей рубашке, колготках и ботинках. Замёрзшая, понурая. И курила.

Я был удивлён. О том, что закурила, не знал. Притёрся рядом, молча отжал у неё сигарету, вложил в зубы себе, уставился в никуда.

— Ты сейчас уйдёшь опять? — спросила она спустя какое-то время бесцветным, мертвецким голосом.

Я не отвечал, ждал, когда посмотрит. Она повернулась. Лицо у неё было какое-то замученное, бледное, из-под капюшона к нему сосульками липли мокрые волосы.

— Серёнь, почему ты всё время уходишь?

— А ты как думаешь?

— Я?.. — Она опустила взгляд. Постояла, помолчала ещё немного и продолжила так же спокойно, едва шевеля губами, будто под транками: — Я думаю, ты боишься со мной наедине остаться. Когда дома никого. И ночью. Почему ты боишься меня, Серёж?

Кутаясь в рубашку, она спустилась с приступка, сразу став заметно ниже меня и, развернувшись, оказалась прямо напротив.

Я выдохнул дым над её головой и, избавившись от сигареты, сунул руки по карманам.

— Останься сегодня, — промямлила она, оттягивая без того длинные рукава и старательно заворачивая в них пальцы. — Мама сейчас к подруге уезжает до завтра. Отец до конца недели в командировке… Останься, Серёнь… пожалуйста…

— Зачем?

Из-за глубоких теней я никак не мог разглядеть, какого цвета у неё глаза. Помнил, что, кажется, серые. Или серо-голубые. Или, может, синие, если это вообще не одно и то же…

Она всё хотела что-то сказать, мялась и отрывалась на ни в чём не повинных рукавах.

— Просто… если ты боишься, что будет как с Ковалёвой, то не бойся, — наконец решилась она. Даже в тусклом свете единственной лампы над входом я уловил, как её бледные щёки залились румянцем. — Я уже говорила, я ничего от тебя не буду требовать, Серёнь. И не буду мстить тебе, как она это делала. Я просто хочу, чтобы ты… Чтобы это был ты, понимаешь?

Она снова подняла на меня взгляд. Полный надежды, молящий какой-то… Я понял, что она на грани, и что от того, что я скажу сейчас, зависит многое, поэтому тщательно подбирал слова.

— Нет, Маш, ты не этого хочешь. То, чего ты хочешь, я тебе дать не могу.

— Почему?! — горячо и резко перебила она. — Почему ты не можешь полюбить меня, Серёнь?! Ну, что мне ещё сделать?!

— Только тише! — Я шагнул с приступка и прибил её к себе, потянув за одежду. Уткнул в плечо. Ощутил спиной, поверх футболки, под распахнутой курткой, тепло её ладоней. — Не кричи пожалуйста. Просто не кричи сейчас…

— Ну почему, Серёнечка, почему? — взвыла она, вцепилась в меня крепко. — Ну, чем я тебе не такая?..

— Да такая ты… Ты классная… Охуенная… Просто нечем мне любить, понимаешь? Нет у меня такого органа. Не отрос ещё. Трахать есть чем, любить — нихуя…

— Ты врёшь! — Она оттолкнула меня, вернее пошатнула, оттолкнувшись сама. — Я же слышала вас с Юркой тогда в туалете!!! Ты любишь её! Ту парикмахершу с Риги, Ванькину