Тут-то мы и почувствовали эту вонь.

Папа ударил по тормозам, и мотор заглох.

— Милостивый Боже, — ахнул он, — это еще что?

Зиг Фрид заскулил и заерзал на заднем сиденье. Папа снялшляпу и, задыхаясь, принялся ей обмахиваться. Минуту-другую спустя вдруг сталополегче, и мы снова смогли дышать. Наверное, ветер, на наше счастье, подул вдругую сторону.

— Воняет оттуда, — говорит папа. — Прямо от дома.

— Как ты думаешь, что это сдохло? — спрашиваю я.

Папа покачал головой:

— Ничего не могло настолько сдохнуть. Мы дружно поглядели наферму. Справа виднелся бревенчатый сарай, а прямо перед нами, в тени большущегодерева, стоял дом, весь серый, наверное старый-престарый, и тоже некрашеный.Спереди торчало широкое крыльцо. Над крышей вился белый дымок из трубы, носамого дяди Сагамора нигде не было видно.

А потом до нас донесся стук молотка, и мы повернулись влевопоглядеть, в чем дело. С той стороны под холмом сквозь деревья просвечивалоозеро, а примерно на полпути вниз какой-то мужчина что-то строил. Ну идиковинное же было сооружение, сроду такого не видывал. Я так и не разобрал,что же это за штука.

— Это дядя Сагамор? — спросил я.

— Чтобы Сагамор работал? На самом солнцепеке? — Папа замоталголовой, озадаченно уставившись на того чудака и штуковину, к которой онприколачивал доски.

С тех пятидесяти ярдов, что нас разделяли, чудака было почтине разглядеть, видно только, как солнце поблескивает у него на макушке, словноволос там негусто.

— Ну точно не Сагамор, — подвел итог папа. — Но вдруг онзнает, где он?

Ветерок улегся, так что вонь нас не доставала. Папа завелмотор, и мы помаленьку двинулись вниз с холма. Я во все глаза таращился на тодиковинное сооружение, пытаясь все-таки разобраться, что же это. Да только безтолку. Похоже, что спервоначала он задумывал лодку, но по ходу дела передумал изахотел построить вместо нее дом, а еще потом решил: а, ну ладно, черт с ним совсем, будь что будет, — и принялся попросту приколачивать доски без разбору.

Снизу стоял здоровенный короб, размером примерно с жилойприцеп, а на нем — еще один ящик. Ни тот, ни другой еще не были закончены,поэтому во многих местах зияли сквозные дыры. Дыр вообще хватало, круглых и вформе полумесяца. Сам строитель стоял спиной к нам на лесах на высотеавтомобиля и деловито прибивал фанерку на прореху в большой доске.

Судя по всему, он не слышал, как мы подъезжаем. Папаостановился прямо у него за спиной и высунулся в окно машины.

— Эй, — зовет он, — а где Сагамор? Тот и ухом не повел.

— Эй, вы, там! — кричит папа.

Чудак знай себе колотит. Ну, мы с папой переглянулись ивылезли из машины. Зиг Фрид тоже выскочил и давай носиться кругами, время отвремени останавливаясь, чтобы как следует облаять этого типа.

Папа, подумав, нажал на клаксон, но чудак по-прежнему нольвнимания. Через минуту он прекратил молотить и слегка откинулся назадполюбоваться результатом. Потом покачал головой и другим концом молоткапринялся отдирать фанерку и приколачивать на пару дюймов левее.

"Ту-ту-ту!” — сыграл папа на клаксоне. Тот хмырь сноваокинул взглядом свою работу, но опять остался недоволен и опять начал отдиратьфанерку. Она уже буквально на кусочки разваливалась.

— Нет, этак мы далеко не уедем. — Папа потер лоб. — Коли ужмы хотим потолковать с ним, придется, видно, лезть к нему.

Он взобрался по лестнице на леса, а я следом за ним. Теперьмы видели этого чудака сбоку, что было малость поприятственней, чем любоватьсяим сзади. Он оказался постарше папы и, доложу я вам, виду самого что ни на естьчудного. Да и одет тоже — в брезентовый комбинезон и белую рубашку соторванными рукавами, зато с высоким тугим воротничком и при галстуке,заправленном под нагрудник комбинезона. А башмаков на нем и вовсе не было. Он ивправду оказался лыс как коленка, только вокруг макушки, над ушами, шел ободокреденьких седых волосиков. А когда он повернулся к нам, глаза у него былиточь-в-точь как у какого-нибудь бедолаги, который пытается поймать такси впробке в час пик. Этакие, знаете ли, ошалелые.

— Слишком поздно! — возопил он, завидя нас, и как началразмахивать молотком у папы прямо перед носом.

— Для чего поздно? — Папа попятился и чуть меня не сбил.

— Нечего больше приходить сюда. Я пытался предупредить вас.Вас всех. Но никто не слушал. Каждый занят погоней за всемогущим долларом, всепогрязли в пьянстве, лжи и разврате, и ныне уже слишком поздно.

— Где Сагамор? — заорал папа у него над ухом.

— Весь мир зачумлен грехом и коррупцией. Он грядет. Япытался предупредить вас. Армагеддон грядет.

— Папа, а что такое Армагеддон? — спрашиваю тут я.

— Не знаю, — говорит папа. — Но только, бьюсь об заклад, какон явится, этот тип все равно не услышит, разве что он собьет его с лестницы.

Тут пападагнулся вперед и, едва ли не прижав рот к самомууху чудака, как завопит:

— Я ищу Сагамора Нунана. Я его брат, Сэм.

— Слишком поздно, — продолжает талдычить тот, сновазамахиваясь на папу молотком. — Я не возьму с собой ни одного из вас, жалкихгрешников. Все вы утопнете.

Папа вздохнул и обернулся ко мне:

— Сдается, я догадываюсь, что это за старый плешивец. ЭтоФинли, брат твоей тетушки Бес-си. Он навроде этих свихнутых проповедников. Иглух как сыч. Сам себя уж лет двадцать как не слышит.

— Как ты думаешь, что это он строит? Папа покачал головой:

— Черт его знает. Судя по виду, так он и сам давно забыл.

Он слез с лестницы, и я спрыгнул за ним. Тут из дома сноваповеяло этой гадостью.

— Что же все-таки там сдохло, как по-твоему? — снова спросиля.

Папа задумчиво поглядел на дом. Я тоже. Но там по-прежнемуникого видно не было.

— Может, один из его мулов? — предположил он.

Мы уселись в машину и поехали обратно вверх по холму, а этотчудак так и продолжал приколачивать свою фанеру и что-то бормотать себе поднос. Теперь папа вел машину куда как осторожно и остановился под тем высокимдеревом перед домом, чтобы заранее приготовиться зажать нос. Но когда мы вышли,ветер, похоже, дул со стороны озера, так что мы не учуяли никакой вони. Вовсяком случае, поначалу.

Кругом было тихо-претихо. Так тихо, что слышно дажесобственное дыхание. Просто здорово, совсем иначе, чем в этих шумных большихгородах навроде Акведука. Я огляделся по сторонам. Передний двор был весьпокрыт ровным слоем грязи, а дорожку к крыльцу отмечал ряд воткнутых в землюпустых квадратных бутылок из коричневого стекла. Дверь оказалась приоткрыта, новнутри мы никого не увидели. Дым из трубы еще шел, но не так густо, как раньше.