– ...Сколь я слышала о молодой баронессе, ей надобносделаться общительной и обходительной, чтобы на балу не приходилось весь вечерсидеть и удалось бы составить выигрышную партию, – проговорила маркизад’Антраге, и князь с княгинею переглянулись, удивившись, как скоро поняла иточно выразила странная гостья суть их намерений. – Поверьте, не было бы в миречеловека счастливее меня, когда б я сама смогла уделить время и внимание дочериМарии! Но я здесь лишь для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение...– Маркиза вновь не совладала с голосом, и Елизавета подумала, что, верно, и впрямьроковые события связывали в прошлом ее дочь с этой загадочной гостьей! А та,уняв волнение, продолжала: – Однако есть у меня на примете человек, который вамнеобходим. Конечно, это француженка, – она улыбнулась князю Алексею не безтонкого укора, – но в Нижнем прижилась и открыла процветающее дело. Я говорю омадам Жизель, модистке... о нет, королеве модисток! – поправилась маркиза,заметив пренебрежительную переглядку Измайловых. – Мадам Жизель вдействительности – графиня де Лоран, моя кузина, и все благородное вековоепрошлое нашей семьи помогло ей создать вокруг себя такую атмосферу изящества иутонченности, которая окажет на юное существо самое благотворное воздействие...не в пример этой светской тюрьме, Смольному институту! – добавила маркиза, и этиее последние слова оказались решающими: князь Алексей был ярым противникомнедомашнего женского образования, и всякий уничижительный отзыв о столичномзаведении находил прямой доступ к его сердцу. Он сразу согласился доверитьвоспитание Ангелины неведомой мадам Жизель, ну а княгиня Елизавета стояла передлюбимым мужем как лист перед травой, не выходя из его воли, – не вышла исейчас.

Полагая, что настала пора представить маркизе ее новуюпротеже, княгиня Елизавета выглянула в окошко, однако ни гнедого, ни Ангелинына лужайке не оказалось. Послали горничных девок поискать барышню – нигде ненашли. А маркиза вдруг заспешила и, посокрушавшись, что так и не свиделась сдочерью Марии, отказалась от обеда и откланялась, раз двадцать повторив напрощание адрес мадам Жизель и посулив непременно свидеться с Измайловыми вНижнем.

Ангелина так и не воротилась, хотя уже позвали к чаю.

– Поехала покататься... – предположила Елизавета.

– Нет, – досадливо покачал головою князь. – Нет, конек-тоуже в конюшне. Небось сбросил ее да ускакал, а она слезы где-нибудь точит. Ох инеудаха! Но что ж делать, Лизонька! Это как у лошадей, – обратился он к любимойтеме, – иноходец не скачет рысью, а рысак не перейдет на иноходь. Девонька унас добрая, ласковая, умница... А все же снулая какая-то.

– Она красавица! – обидевшись, воскликнула Елизавета.

– Спящая красавица, – ласково усмехнулся муж.

– Да, сердце у нее спит, – с тяжким вздохом добавилакнягиня, еле удержавшись, чтобы не назвать самый, на ее взгляд, большойнедостаток внучки: «Она ведь, кажется, еще ни разу не влюблялась!»

...Когда Ангелина пришла в себя, она была одна на берегу,уже одетая. Пытаясь понять, сон то был или явь, она побродила, но не нашланичьих следов, кроме копыт своего гнедого, и не поленилась снова раздеться ипереплыть на другой берег. За серебристыми тальниками сырой песок был весьистоптан лошадью, а еще Ангелина нашла следы сапог и вдавленную в траву золотуючеканную пуговицу. И наверное, даже у нищего дровосека Али-Бабы не трепеталотак сердце, когда он набрел на пещеру сорока разбойников, как задрожало,забилось сердце у Ангелины, когда она сжала в руке эту пуговку, поведавшую ейтак много...

Ее речное божество все же было человеком – убедилась она. Ихорошо, что отдала Ангелина страстно и бездумно свое девичество некакому-нибудь простолюдину – первые в своей жизни слова любви услышала она отлихого гусара! И был он вдобавок офицером и человеком далеко не бедным.

Русское дворянство всегда считало службу в кавалериипервостатейным делом. Но далеко не всем она была по карману из-за покупкисобственных лошадей и дорогостоящего конного снаряжения. Устав требовал, чтобыу гусарских офицеров все пуговицы, шнуры и галуны на доломане и ментике[5] былизолотыми или серебряными, лядунка – маленькая сумка для патронов – также должнабыла иметь крышку из чистого серебра или золота. Поэтому в кирасирских,драгунских и гусарских войсках на обер-офицерских должностях служило немаломолодых людей из знатных и богатых фамилий.

Целую неделю Ангелина занималась только тем, что невзначайвыспрашивала обо всех молодых соседях, бывших на военной службе, и вскореузнала, что сероглазый да светловолосый ухарь, разбивший сердца без малогодюжины дворовых девок (о количестве похищенных невинностей вообще ходилибаснословные слухи), был не кем иным, как внучатым племянником старой графиниОрликовой, которого даже родимая маменька за распутство у себя не держала, ибоон был малым очень добрым, но гулякою и бретером. Звали его Никита Аргамаков, ихоть не по душе было Ангелине оказаться всего лишь одной из множества кобылок,которых покрыл этот жеребец, оставалось утешаться хотя бы тем, что был онвесьма знатного рода, ведущего свое начало от дьяка Василья Аргамакова[6],который еще в 1513 году прославился в смоленском походе царя Иоанна Васильевичаи обрел за то потомственное дворянство.

Ангелина узнала также, что Никита Аргамаков чуть ли не в тотже день, когда любострастничал с нею на волжских отмелях, получил срочноепредписание и отбыл в свой Белорусский полк. Он уехал, не было надеждывстретить его опять, а все же Ангелина не могла одолеть искушения снова и сноваприезжать на заветный обрыв и смотреть, как колышутся в волнахсеребристо-зеленые тальниковые косы, мечтая лишь об одном: чтобы все вновьбыло, как тогда... И ненавидя себя за это.

Дознался ли Никита, с кем слюбился на золотистой песчанойпостели? Нет, едва ли! И времени у него не было, и никаких причин счестьАнгелину чем-то большим, нежели крепостной девкой, охочей до случайных барскихласк, не было – наверное, даже лица ее не успел разглядеть! И небось легчеВолгу поворотить от Каспия к северу, чем заставить Никиту вспомнить хотя быцвет глаз девы, которая так пылко и щедро любила его под мерный перекатволжских волн.

Это было самым нестерпимым: все время думать, что он забылее в тот же миг, как дал шпоры коню, и Ангелина по-настоящему обрадовалась,когда князь и княгиня объявили ей о своем намерении как можно скорее отбыть вНижний.