Человек вышел на площадку, встал между дверьми девяностопервой и девяносто второй квартир. Илья отвел взгляд от его лица. Они моглипочувствовать друг друга — два человека в плащах с глубокими карманами, чейпуть пересекся из-за третьего.

Потом показался и клиент. Пожилой, грузный, одетый чутьнебрежно. Немодное пальто, шляпа чуть ли не советских времен.

— До завтра, Игорь, — звякая ключами, сказал клиент.Телохранитель не ответил. Он продолжал смотреть на лестницу — не видя, ночувствуя. Мягко открылась тяжелая бронированная дверь.

— До свидания, Эдуард Петрович, — телохранитель дождался,пока дверь закрылась, и пошел вниз. Неуверенно, словно чувствуя, что сделал невсе необходимое.

Илья действовал не раздумывая. У него были лишь секунды — тесекунды, пока клиент снимает пальто и разувается, пока он уверен, что егоохранник еще рядом. Илья пошел вниз по лестнице, неосознанно копируя и темп, иманеру движения телохранителя. В миг, когда тот выходил из подъезда, Ильяоказался у двери и нажал кнопку звонка. Где-то рядом, неслышная за толстымистенами и пуленепробиваемой сталью, замурлыкала веселенькая музыка.

Внизу хлопнула дверь подъезда. И в унисон ей открылась дверьквартиры.

— Что, Игорь… — человек осекся, глядя в лицо Ильи. Карамазовтолкнул его, коротко и сильно, отпихивая в глубину коридора. Стрелять в упор —небольшое удовольствие.

«ПМ» хлопнул два раза, вначале почти неслышно, потом слегким, невнятным звуком. Эдуард Петрович, все с тем же удивлением на лице,повалился на янтарно-желтый паркет. Илья задумчиво посмотрел на тело.Контрольного выстрела в голову он не делал никогда — во-первых, это придавалоубийству почерк непрофессионала, во-вторых, позволяло родным по-человеческипроститься с покойным. Раньше он стрелял только один раз, но с полгода назад,услышав, что у некоторых людей сердце расположено справа, стал делатьдополнительный выстрел. На всякий случай.

Оставалась последняя формальность, входившая в стоимостьзаказа. Ее полагалось сделать перед акцией, но Илья не видел большой разницымежду мгновением до и мгновением после.

— Это проценты по известному тебе кредиту, Эдуард Петрович,— морщась от напыщенной бессмысленности фразы, произнес он. Работа наэкспансивных южан всегда связана с подобными глупостями, но этой осенью было неслишком много заказов.

…Из подъезда серого «сталинского» дома Илья вышел, лишьаккуратно проверив, нет ли пятен на плаще. Прошел длинным двором мимо кучкиподростков, оккупировавших беседку. Грязно-желтые листья устилали асфальтнедолгим осенним ковром. Накрапывал мелкий дождик, и прохожие были торопливы.Хороший день для работы.

Пройдя мимо рядов киосков и маленького базарчика, онсмешался с толпой, втекающей на станцию метро. Четверти часа от«Электрозаводской» до «Комсомольской» было вполне достаточно, чтобырасслабиться окончательно. В переходе Илья купил пару газет и рассеянопросмотрел их в вагоне, поглядывая то на текст, то на стоявшую в несколькихшагах девочку лет десяти. Девочка была очень серьезная и деловитая, еесосредоточенное лицо вполне подошло бы взрослой женщине. Илье такие нравились.

Ему захотелось побыстрее попасть домой.

Кирилл любил осень.

Если мы спросим себя, как отражается на человеческой судьбелюбовь к тому или иному времени года, то вряд ли найдем ответ. Связь, наверное,есть, но какова она — не подскажет самый талантливый психолог. Можно любитьзиму и нести в себе тепло, можно предпочитать лето, оставаясь осколком льда.

Кириллу нравилась осень, и не та, багряно-золотая, воспетаяПушкиным, а самая обычная московская — с тоскливым серым небом и холоднымвлажным ветром, гуляющим по проспектам. Он никогда не пробовал разобраться,какие струны задевают в его душе слякоть и дождь. В тринадцать лет редкозадаются такими вопросами. Но аналогия с Пушкиным ему слегка льстила. Когдатебя с четырехлетнего возраста называют поэтом, это может привести к чемуугодно — но только не к заниженной самооценке.

Для своего возраста он был высоким, но хрупким мальчиком ссовсем еще детским лицом. Многие его сверстники уже раздавались в плечах,грубели, с достойным лучшего применения упорством превращаясь в пародию навзрослых. Кирилл еще оставался мальчишкой.

Скажи, кто-нибудь, что он этому рад, Кирилл бы искренневозмутился. Однако это было именно так.

Кирилл Корсаков боялся взрослеть.

Он ушел из школы после третьего урока — занятия никогда неказались ему чем-то, требующим особо серьезного отношения. Какое-то странноенастроение владело им с утра — давным-давно, в ту пору, когда его прозвали«самым юным в мире поэтом», Кирилл называл такое настроение «стишным». Онупотреблял это словечко и сейчас — когда надо было оправдаться за невыученноезадание или увильнуть от какой-нибудь домашней работы. В школе это ужеперестало помогать, а вот дома… «Мама, у меня стишное настроение», — фразавсегда действовала безотказно.

Единственной проблемой было то, что Кирилл давным-давно неписал никаких стихов.

— Ты куда сейчас? — одноклассник Кирилла, Максим Слугин,убежавший с последних уроков «за компанию», обнял его за плечи. Наверное, этобыл самый странный из друзей Кирилла — крепкий, абсолютно прямолинейныйпаренек, непонятно как и зачем переходящий из класса в класс. Из поэтов он зналтолько Пушкина и Корсакова, причем в правильности своих знаний был уверен ровнонаполовину. При этом он сохранял трепетное уважение к чужому таланту —возникшее с первого класса, когда Кирилл за один день наградил всех ребятстихотворными дразнилками.

— Домой.

— Стихи писать?

Самым простым выходом было кивнуть, что Кирилл и сделал.

— Угу, — удовлетворенно буркнул Максим, доставая сигареты.Ловко закурил, не замедляя шага и демонстрируя хороший опыт в этом занятии. —Давай пива попьем?

— У меня денег нет, — соврал Кирилл.

— А я угощаю.

— Холодно, горло заболит.

Максим пожал плечами. Проблем с ангинами у него никогда небыло, и он на всякий случай уточнил:

— «Медведя» возьмем, он крепкий, простуду как водка лечит…

— Да не хочу я, отвяжись!

— Как знаешь, — не обижаясь, сказал Максим. — Ну, давай,пиши. Потом прочитаешь.

Последняя просьба была традиционной и совершеннонеобязательной к выполнению. Слугин довольствовался дружбой с поэтом, самистихи его не слишком волновали. У ближайшего ларька он отстал, придирчиворазглядывая шеренгу пивных банок.

Кирилл свернул на первом же повороте, чтобы добродушныйсловно теленок и липкий как скотч Максим не передумал, и не бросился догонятьего с банкой в руке. Потеряв Кирилла из виду, он через минуту забудет о егосуществовании, как, впрочем, и сам Корсаков.