Чтобы не усугублять неловкость, он сказал торопливо:

– Фаина Анатольевна, простите великодушно, надо бежать…Дела.

– До свиданья, голубчик, – с явным облегчениемоткликнулась старушка. – Заходите, не забывайте, всегда буду рада видеть…

Спускаясь по лестнице, Смолин упрекал себя за то, чтоупустил самую простую возможность прояснить темные места: следовало уже давно,не мудрствуя, установить старушке микрофон в этой самой гостиной. Хотя бы навысоченный шкаф, откуда черт-те сколько лет, он прекрасно знал, не сметаласьпыль. Вовсе не обязательно добывать по диким ценам нечто суперкрохотное,импортное: шантарские умельцы давным-давно клепают не менее надежные, весьмадаже дешевые приспособления. Коробочка размером с карамельку, из нее торчитпроводок длиной в пару сантиметров – и в радиусе ста метров можно будет слушатьвсе разговоры в гостиной по самому обычному транзистору. Следует завтра женанести бабушке Фаине очередной визит и…

Вынимая на ходу сигарету, досадливо крутя головой, онподошел к довольно-таки простецкой «тойоте». Все окна были опущены, табачныйдым валил наружу, верная команда терпеливо ждала.

– Кащеева Дашка подъехала, – сказал Шварц. –С каким-то ботаником. Ботва до плеч, сам…

– Я знаю, – сказал Смолин. – Стоп… На чемподъехала?

– А вон, – Шварц кивнул в сторону притулившейсянеподалеку вишневой «восьмерки», не новой, но достаточно ухоженной. –Ботан за рулем.

– Понятно, – кивнул Смолин. – Поскучайте-каеще чуток, я пост проверю…

Он широкими шагами направился к двухэтажному деревянномудомику, потемневшему от времени (помнившему и Фиделя, и Никитку, определенно),взбежал на второй этаж по скрипучей узкой лестнице, постучал в обитуюпотрепанным дерматином дверь.

Секунд через десять изнутри настороженно поинтересовались:

– Ктой-то?

– Яй-то, – сказал Смолин. – Отворяй, Кузьмич,живенько…

Скрежетнул ключ, потом заскрипел засов, потом звякнулацепочка, дверь распахнулась с противным визгом, и на пороге возник старикашка втолстенных шерстяных носках и давным-давно отмененном в армии обмундировании:галифе и гимнастерка п/ш, то бишь «полушерстяные», все мелкие, начищенныепуговки аккуратно застегнуты до самой верхней (хотя ворот и должен ощутиморезать шею), форма без погон тщательно отглажена, талия перетянута ремнемсовершенно по-уставному, так что лишь два пальца и пройдет, никак не более.Старикан был ветхий, но из породы живчиков. Хромовые прохаря, безукоризненнонадраенные, стояли у порога, орденские планки на гимнастерке начищены, тонкийплексиглас без малейшей царапинки. Вот только понимающий человек сразуопределит, что ленточки принадлежат регалиям мелким– полный набор «забезупречную службу», все юбилейки мирного времени и прочие «трудовые отличия» с«трудовыми доблестями». Ордена, разумеется, ни единого: откуда ордена у староговертухая?

– Смазал бы ты щеколды, что ли… – поморщилсяСмолин. – Выдать копеечку на масло?

– Ничего подобного, товарищ командир! – отрезалстарикан. – Когда все скрипучее, вмиг услышишь, если полезет кто-то…

– А зачем к тебе лезть, сокол ясный? – ленивопоинтересовался Смолин, без церемоний проходя в комнатку. – Сокровищ ненакопил, капиталов не имеешь…

– Времена нынче предельно криминогенные, – гладкоответил Кузьмич. – А изобретательность преступного элемента известна непонаслышке. Опыт имеем, знаете ли… Повышенная бдительность – не фигура речи ине преувеличение, а насущная предосторожность…

– Ладно, ладно… – проворчал Смолин.

Он взял с узкого подоконника черный десятикратный бинокль,чуть отступил в глубь комнаты и перенастроил окуляры по своим глазам. Блочнаяпятиэтажка была от барака всего-то метрах в сорока, а теперь, вооружившисьоптикой, Смолин и вовсе видел гостиную бабушки Фаины так, словно стоял набалконе ее дома. Картина наблюдалась самая идиллическая – вся троица восседалаза столом, только что начавши гонять чаи с теми самыми вареньицами-печеньицами.О чем они там беседуют, было, разумеется, не понять, не умел он читать по губам– но сразу видно, что разговор самый беспечный: сидят люди, давно друг другазнающие, чирикают улыбчиво, спокойно, о вещах наверняка мирных и приятных…Точно, на неделе же всажу микрофон, подумал Смолин, кладя бинокль наподоконник. Законный процент с трехсот тысяч баксов – это сумма, ради которой исдавший в последние годы Кащей трезвый рассудок сохранит елико возможно дольше…

– Журнал наблюдений, – отрапортовал Кузьмич,подавая ему знакомую тетрадку. – Как уже отмечено, не имея возможностиопределять, кто именно входит в квартиру к объекту, и фиксируя таковых лишь вслучае незадернутых штор посредством оптики, запечатлеваю, согласно указанию,номера машин, имевших остановиться у подъезда, равно как и лиц, туда входящих…

Смолин бегло изучил достижения прошедшей недели: одниобозначены как «жилец» или «жиличка», другие охарактеризованы двумя-тремя фразами– нужно признать, достаточно профессионально, нехилую свою зарплатку Кузьмичотрабатывал качественно. Номера машин… А если вернуться на месяц назад…

Ах ты ж, мать твою… Впервые вишневая «восьмерка», стоящаясейчас идиллически у подъезда, зафиксирована наружкой в лице Кузьмича месяц ивосемь дней назад. Всякий раз на ней прибывали Дашенька с Мишенькой…Следовательно, старушку начали пасти давненько…

– Кузьмич… Эта парочка из «восьмерки», прежде чемпоявиться на машине, раньше приходила пешком? Поодиночке?

– Дайте свериться… – старый вертухай, морща лоб,полистал тетрадку, поиграл кустистыми седыми бровями, потом уверенно заключил:– Не фиксировались. Первый раз прикатили сразу на данной машине, как иобозначено…

Бросив тетрадку на подоконник, Смолин хотел задать следующийвопрос, но краем глаза увидел на столе нечто интересное – и, не церемонясь,поднял толстую пеструю бульварную газету и вытянул за уголок еще однутетрадочку. Едва ее раскрыл, определил, что там прилежно отмечены все до одногоего собственные визиты за время их двухмесячного сотрудничества: дата, время,продолжительность даже…

– Вот оно как, старинушка? – спросил он,ухмыляясь. – Второй рукой, стало быть, и меня освещаешь?

Старикан, столь же непринужденно усмехаясь, не отвелвзгляда, пожал плечами с видом совершеннейшей невинности:

– Яковлич, ты ж не пацан, чтоб обижаться… Жизнь нынчесложная и замысловатая. Я ж не темный пенек, прекрасно знаю, что у бабки домакартин на хренову тучу денег… Знаю я, почем картиночки толкают…

– Откуда?

– Слухом земля полнится. Интересно ж…

– Понятно, – сказал Смолин. – И меня, навсякий случай, тоже следует фиксировать? Вдруг я ее не охраняю, а намерен совсемнаоборот поступить? А?

– Бдительность – вещь небесполезная, – сказалКузьмич. – Я тебя, командир, ни в чем таком не подозреваю, боже упаси, нопорядок должен быть, когда рядом такие материальные ценности. Ты, сокол, хотямне и платишь нехило, человек все ж загадочный… да и сидевший, уж извини заоткровенность… Я ж не говорю, что я на тебя куда стучу, я просто фиксируюабсолютно все, что вокруг ценностей происходит… – он поднял указательныйпалец. – Культурных ценностей, заметь! Мы ж не темные, мы в допусках, какбарбоска в блохах…