– Интересно, – сказал Смолин, улыбнувшись неособенно и добро. – И какая сорока тебе на хвосте принесла, что я сидел?

– А зачем сорока? Я, ежели помнишь, сорок летприсматривал за контингентом. И станови ты мне любую толпу, а я в ней всех доединого чалившихся высмотрю в сжатые сроки…

– Штирлиц ты наш… – хмыкнул Смолин. – Воттолько я, Кузьмич, оба свои срока тянул за то, что преступлением да-авно несчитается и изъято из кодекса вовсе…

– Да мне какая разница? Я одно говорю: порядок долженбыть решительно во всем…

Не было смысла обижаться всерьез, устраивать выволочку –коли уж он не собирался замышлять против старухи что бы то ни было. Следовалопросто учесть привычки Кузьмича, вот и все. Поскольку наблюдатель из него,следует признать, был хороший – да и нет замены пока что…

– Ладно, – сказал Смолин, достал бумажник и извлекпару ассигнаций. – Благодарю за службу, вот тебе зарплата за полмесяца.Начихать мне, по большому счету, что ты и на меня тетрадочку завел, но вот есличто-то нехорошее случится, а ты, ветеран невидимого фронта, прошляпишь… Простиза откровенность, придушу, как проститутку Троцкого…

– Не гоношись, Яковлич, – сказал стариканвеско. – Криминала не допустим ни в каком плане. Ты на меня зла не держи,я тебе очень даже благодарен за то, что вновь, так-скать, поставил в ряды,наполнил жизнь смыслом… но порядок, извини, должен быть во всем. Ни с чьейстороны криминалитета не потерплю, так воспитан партией и правительством…

Сволочь, подумал Смолин. Но сволочь полезная, с егобессонницей, зорким глазом и тоской по работе. «Журнал наблюдений» получаетсяотменный, что ни говори…

За спиной звякнула цепочка, проскрипел засов, скрежетнулключ. Спустившись по рассохшейся лестнице, Смолин не спеша подошел к «тойоте» иплюхнулся на сиденье рядом с развалившимся за рулем Шварцем. Тот глянулвопросительно.

– Посидим, – сказал Смолин вяло. – Чапайдумать будет…

Ни о чем особенном он не думал – просто сидел, откинувшисьна спинку сиденья, прикрыв глаза. Команда безмолвствовала, оберегая покойшефа, – старые были сподвижнички, дисциплинированные, сыгранные …

Человеку постороннему его команда могла показатьсястранноватой, но только тому, кто в жизни не сталкивался с мирком антикварнойторговли, о котором обыватели знают примерно столько же, сколько о секретахсейфов Генерального штаба. Специфический мирок, знаете ли, никогда нестремившийся к публичности и славе, вовсе даже наоборот. Подавляющеебольшинство обывателей с ним так и не сталкивается за долгую жизнь. Миллионылюдей отроду не видели живого, настоящего шпиона. Точно так же миллионы в жизнине столкнутся с живым, натуральным антикваром. А общее между шпионом иантикваром то, что оба стремятся к максимальной конспирации, старательнопритворяясь, что их не существует вовсе… И шпион, и антиквар попадают настраницы газет и становятся героями очередной сенсации, только проколовшись.Мотивы поведения, правда, не вполне схожи. Шпион изначально занят исключительнотем, что нарушает законы. Антиквар законы нарушает постольку-поскольку, толькотам, где без этого никак не обойтись, – а в безвестности должен пребыватьеще и в заботах о клиентуре. Серьезный коллекционер вовсе не хочет, чтобыокружающие точно знали, сколько и чего ценного у него расставлено, разложено иразвешано по углам (что касается не только нашего беспокойного отечества, но ивсего, пожалуй, благополучного зарубежья, где тоже не особенно принято светитьколлекции). И наконец, что на российских просторах, что за пределами оныхсобиратели, народ фанатичный и решительный, сплошь и рядом не озабоченыстопроцентным соблюдением законности. Все это, вместе взятое, и приводит ктому, что антиквар иной раз конспирируется почище шпиона: за всяким шпиономстоит держава, которая своего человечка попытается вытащить так или иначе, авот антиквар такой роскоши лишен изначально…

Итак, бравая команда…

Шварц, получивший кличку за шварценеггеровское телосложениеи даже некоторую похожесть лица, был тут самым молодым и биографию имел,пожалуй, самую заковыристую. Судьба с генетикой раскинули так, что он былвнуком знаменитого некогда шантарского профессора Кладенцева, сыном двухдокторов наук (разнополых, естественно) – однако по какой-то неведомойпричине юноша с младых ногтей питал лютое отвращение к интеллектуальнойдеятельности, высшему образованию, научной работе и всему такому прочему. Ипродолжать высокомудрую династию отказался категорически. Встревоженная такимшокингом родня (помимо исторического деда и небезызвестных папы с мамойнасчитывавшая еще не менее полудюжины обладателей ученых степеней) поначалупыталась делать вид, будто ничего не происходит, – и, навалившись скопом,включив все связи, все ж пристроила Шварца в Шантарский госуниверситет, откудаон, приложив нешуточные усилия, вылетел еще на первом курсе, без особого страхаукрасил своей персоной ряды воздушно-десантных войск и последние полгодаоттрубил в Чечне, в знаменитом среди понимающих людей триста тридцать первомполку, благодаря своему уникальному бате, вышедшему из тех негостеприимных местс минимальнейшими потерями. Оказавшись на гражданке, Максим (еще не Шварц)выжрал должное количество водки и, закинув подальше в сервант пару регалий наленточках и одну на булавке, какое-то время болтался без дела. По живостихарактера едва не подался в криминал, но тут судьба его пересекла со Смолиным,моментально оценившим все три ценнейших качества нового знакомца: Шварц,во-первых, был органически не способен отсиживать где бы то ни было с восьми допяти, во-вторых, благодаря происхождению английским владел прекрасно,в-третьих, и главных, отлично разбирался в антиквариате, большим любителемкоего был дедушка-профессор. Плюс – никаких карьерных претензий и нутроприрожденного авантюриста в сочетании с неплохими мозгами. А потому уже седьмойгод Шварц, как рыбка в воде, виртуозил в запутанных лабиринтах невидимого мирубизнеса.

Человек по кличке Кот Ученый в означенный бизнес забрелчуточку иной дорожкой. Дойдя до кандидата физико-математических наук, впав сначалом перестройки в самую пошлую бедность да сообразив вдобавок, что никакоготакого научного светила из него, в общем, не вылупится, Вадим Иваныч Хижняк,большой знаток и собиратель икон, церковной бронзы и церковных же печатей, наэтой почве знакомство со Смолиным свел еще во времена позднего Брежнева. И вконце концов, плюнувши на большую науку, целиком ушел в антикварную торговлю, очем нисколечко не сожалел. По жизни это был коротыш сорока пяти лет, абсолютнолысый и с аккуратной черной бородкой, хороший каратист и нешуточный ценительдевиц не подпадавшего под Уголовный кодекс возраста. Из-за внешности он былнезаменим в тех случаях, когда позарез требовался индивидуум, выглядевшийстопроцентным профессором, – очки с простыми стеклами, строгая «тройка» сполосатым галстуком, безукоризненная интеллигентская речь… Всякие случаютсяколлизии, не везде и пошлешь Шварца с его устрашающими габаритами, ласковойрожей фельдфебеля расстрельной команды и неистребимой привычкой изъясняться насмеси мата и деревенского просторечия (совершенно необъяснимой при такойгенеалогии)…