Родители Мариэллы отплыли от берегов Европы на пароходе «Франция»,и Мариэлла с Чарльзом, вымотанные общением с ними, решили не ехать в Нью-Йоркни на Рождество, ни когда-либо в ближайшем будущем. Им было хорошо вместе в ихмаленькой квартирке в доме на левом берегу Сены. Друзья Чарльза приходили к нимв гости, а ему самому никогда еще не писалось так хорошо, как в это время. Былв его жизни краткий миг, когда жизнь казалась безоблачной, и было это в Парижев 1926 году.

Чарльз надавил на массивную дверь собора Святого Патрика.Дверь оказалась настолько тяжелой, что от усилия заныла рука, а раненая ногазаболела еще сильнее. Холодная зима, совсем как в Европе. Как давно он не был вНью-Йорке, как давно не заходил в церковь. Когда Чарльз поднял глаза к высокомусводу собора, он даже подумал, что, может быть, зря он приехал. Тяжело быловидеть отца таким беспомощным. Ужасно видеть, что отец до такой степени оторванот происходящего вокруг. В какой-то момент Чарльзу показалось, что отец узналего, но мгновение прошло, глаза отца, снова пустые, закрылись, и голова тяжелооткинулась на подушку. Глядя на отца, Чарльз почувствовал себя совершенноодиноким. Как будто Делони-старшего уже нет. И его самого уже могло бы не быть.Многих уже нет рядом с Чарльзом. Например, друзей, вместе с которыми онсражался в Испании… Не слишком ли много людей, за которых надо молиться?

Чарльз подождал, пока священник пройдет мимо него, и подошелк маленькому алтарю. У этого алтаря молились две монахини, и младшая из нихслегка улыбнулась Чарльзу, когда он неловко опустился на колени. Черные волосыего уже были тронуты сединой, но глаза все еще блестели, как блестели они впятнадцать лет, и он все еще излучает силу, энергию, мощь. Это заметила дажемолодая монахиня. Но когда он склонил голову, в его глазах проступила глубокаягрусть, вызванная мыслью о тех, кто значил для него так много, кого он таклюбил и с кем рядом сражался. Но он пришел не молиться. Он пришел сюда, потомучто сегодня — годовщина самого страшного дня его жизни… прошло девять лет… двенедели до Рождества. Этот день ему не забыть… В этот день он едва не убил ее.Он был не в себе, точнее, вне себя от гнева и боли… совершенно невыносимойболи. Ему хотелось перерезать себе горло, чтобы унялась эта боль, ему хотелосьперевести назад стрелки часов, чтобы никогда не случилось то, что случилось… Ивсе-таки он ее любил… их обоих любил… Сейчас невыносимо думать об этом. Оннаклонил голову, но молиться за него и за нее не мог, ни за кого не могмолиться, думать не мог… так болит, болит до сих пор, та же тупая боль, развечто в последние годы он редко разрешает себе думать об этом. Но порой егопронзает такая боль, от которой захватывает дух и с которой никак не сладить.

По щеке его медленно катилась слеза, и он смотрел прямоперед собой, не видя ничего, а молодая монахиня смотрела на этого красивого истрадающего мужчину. Уже давно он стоял на коленях и вспоминал их, своихлюбимых, и думал о том, что было в той жизни, которой нет больше, о том, о чемкогда-то запретил себе вспоминать. Но именно сегодня ему захотелось прийтисюда, чтобы оказаться ближе к ним. Так близко праздник Рождества, и от этогоеще тяжелее.

В Испании он нашел бы церковь, какую-нибудь крохотнуючасовню, какую-нибудь развалину, и там стоял бы и думал о том же, и испытывалбы все ту же крестную муку, но там было бы проще, там проще жить. Здесь же нетничего, кругом чужие, незнакомые люди, холодный серый камень, напоминающий емусерый дом, в котором он теперь живет бок о бок с умирающим отцом. Медленноподнявшись с колен, он принял решение: надолго в Штатах он не останется. Ондолжен вернуться в Испанию. Его место там. Здесь он не нужен никому, кромеадвокатов и банкиров, а они-то его совершенно не волнуют. И никогда неволновали, а сейчас даже меньше, чем когда-либо. Он ведь так и не сделался«солидным человеком», о чем мечтал его тесть. Он улыбнулся при этой мысли ивспомнил тестя с тещей, их тоже уже нет на свете. Все умерли. Чарльзу Делонинедавно исполнилось тридцать пять лет, а чувствовал он себя так, как будтопрожил десять веков.

Он долго стоял и смотрел на статую Мадонны с младенцем…вспоминал… потом медленно пошел обратно, так и не испытав облегчения. Напротив,его боль стала острее. Как хорошо было бы опять прижать к себе Андре, вернутьэту близость с ним, его родное тепло, почувствовать его нежную пахнущую молокоми цветочным мылом кожу, подержать его маленькую руку, которая так крепкодержалась за его большую ладонь.

В глазах Чарльза стояли слезы, и он вслепую шел к дверямсобора. Вдруг ему показалось, что должно случиться что-то невероятное,невозможное. Хотя, почему же невозможное? Ведь и раньше, даже в самый разгарбоя, на поле сражения ему казалось, что он видит ее. Он видел ее так же ясно,как видит сейчас эту женщину.

Сейчас эта женщина шла мимо него, закутанная в меха, номысли ее были далеко, словно она видела нечто невидимое для других. Она невидела его, не замечала никого в соборе. Он долго стоял, смотрел на нее,страдал (он давно уже не страдал так), смотрел, воспоминания оживали, и онначинал понимать, что это не призрак, это действительно женщина, которая оченьпохожа на нее. Высокая, стройная, грустная, очень красивая. На ней черноеплатье (траурное?), поверх него — длинная соболья шуба, почти до пола, и лицапочти не видно под широкополой шляпой, но он почему-то точно знает, какие у нееглаза. Вот она едва уловимым движением сняла черную перчатку и преклонилаколени перед небольшим алтарем. Изящная, высокая, стройная, только, кажется,очень похудевшая. Она прикрыла лицо руками и, по-видимому, долго молилась. Онзнал, зачем она пришла. Затем же, зачем и он. Это была Мариэлла, он смотрел нанее и понимал, что это она, хотя поверить в это было невозможно.

Казалось, прошла вечность, прежде чем она повернулась ипосмотрела в его сторону, но ясно было, что она его не увидела. Она зажглачетыре свечи, опустила деньги в кружку для пожертвований, а после этого сновадолго стояла и смотрела на алтарь, и по ее щекам текли слезы. Потом наклонилаголову, отступила назад и, повернувшись, нерешительно прошла между скамеек.Теперь между ними оставалось всего несколько дюймов. Чарльз поднял руку изадержал ее. Она подняла на него удивленный взгляд, как будто вдруг очнулась отглубокого сна, и посмотрела ему прямо в глаза. Прижала ладонь к губам. Глаза,высохшие было у алтаря, снова наполнились слезами.

— Боже…

Невозможно. Но это так. Почти семь лет она не видела его. Ивот увидела снова, но в это нельзя поверить.

Он молча коснулся ее руки, и она, не раздумывая, не говоряни слова, склонилась к нему, а он обнял ее обеими руками. Показалось на миг,что это какая-то таинственная сила привела их обоих сюда, повелела снова бытьвместе. Как двое тонущих, они ухватились друг за друга посреди этой большой ихолодной церкви. Лишь через несколько минут она нашла в себе силы отстранитьсяот него и посмотреть ему в лицо. Он выглядел старше, он измучен на поляхсражений. Да, он постарел, и на лице у него шрамы, и самый страшный шрам наруке, и болит нога, и седина в волосах. А она смотрит на него, и ей опятьвосемнадцать лет, и сердце колотится так же, как когда-то в Париже. Все эти годыона знала, что часть ее души навсегда осталась с Чарльзом Делони. Очень давноей пришлось с этим смириться, чтобы жить дальше. Или надо изменить свою жизнь,принять на себя его боль. Она уже научилась переносить свою и чужую боль.